услышала обрывочные слова. Казалось невероятным, что такое множество солдат прошли мимо, ничего не заметив, хотя жагунсо лежали совсем рядом: протяни руку-тронешь, шагни в сторону-наступишь.
Вся каатинга точно взорвалась, окутавшись пороховым дымом, который тотчас напомнил Журеме праздник в честь святого Антония, когда в Кеймадас приезжал бродячий цирк и пускали ракеты. Мятежники посыпались на солдат откуда-то сверху, выросли перед ними как из-под земли, в дыму и грохоте выстрелов. Тяжесть, прижимавшая к земле ее тело, исчезла, и чей-то голос приказал: «Беги!» Она подчинилась и, наклонив голову, вся сжавшись, помчалась во весь дух, ежесекундно ожидая, что пуля вот-вот толкнет в спину, и почти мечтая об этом. Сердце готово было выскочить из груди, пот заливал глаза.
– Так кто же победил? Твой муж или тот полоумный? – услышала она и вдруг увидела перед собой безносого кабокло, который лукаво глядел на нее.
– Никто не победил. Оба погибли, – ответила она.
– Тем лучше для тебя, – улыбаясь, сказал Меченый. – Найдешь себе в Бело-Монте нового мужа.
Подоспел запыхавшийся Карлик. Глазам Журемы открылся Канудос: простираясь ввысь, вширь, вглубь, сотрясаемый взрывами, окутанный дымом, охваченный пламенем, лежал он под безоблачным сияющим небом, и эта чистая синева по-особому подчеркивала творившееся в городе безумие. Глаза ее налились слезами, и какую-то ненависть ощутила она и к городу, и к людям, которые без устали убивали друг друга в путанице его узких улочек. Здесь взяли начало все ее беды: на пути в Канудос появился в их доме Галль; из этого проклятого места пришло несчастье, оставившее ее в охваченном войной мире одну-одинешеньку, без поддержки и опоры, лишившее ее всего на свете. Душа ее взмолилась о чуде: пусть все будет как было, пусть вернется она с Руфино в Кеймадас, словно ничего и не случалось с ними.
– Не плачь, – сказал Меченый. – Мертвые воскреснут. Разве ты не знаешь? Воскреснут во плоти.
Голос его звучал спокойно, и не верилось, что минуту назад вокруг кипела схватка. Журема вытерла слезы, оглянулась: она лежала в узкой расщелине; слева подобием низкого карниза нависали, закрывая вершину, голые валуны, а справа до самой реки тянулась каатинга, сменяясь каменистой пустошью, где в беспорядке теснились неказистые домики под красноватыми черепичными крышами. Меченый что-то вложил ей в руку, и она, не глядя, поднесла плод ко рту, откусила кусочек, ощутила приятную кислинку. Жагунсо рассыпались, залегли за кустами, нырнули в еле заметные укрытия. Вновь ощутив прикосновение пухлой ручки, Журема почувствовала виноватую нежность. «Сюда!»-крикнул Меченый, раздвигая ветви. Скорчившись, они спрятались в этой норе, а кабокло пояснил, показав на скалы: «Псы уже там». Лежавший в яме беззубый человек с самострелом и колчаном подвинулся, чтобы дать им место.
– Что случилось? – прошептал Карлик.
– Тихо! – шикнул на него жагунсо. – Оглох, что ли? Еретики у нас над головой.
Журема развела переплетенные ветви, осторожно выглянула, увидела дым и языки пламени. Шла непрестанная пальба-казалось, выстрелы доносятся со всех сторон сразу, – разноцветные фигурки, преодолев реку, исчезали на улицах, и Журема теряла их из виду. «Тихо!» – снова сказал беззубый, и тут во второй раз, едва не задев ее, рядом выросли солдаты. Теперь это были кавалеристы: гнедые, вороные, буланые кони лавиной неслись вниз по скалистому откосу и галопом мчались к реке. Казалось, они вот-вот заскользят по отвесному склону, сорвутся, покатятся кубарем, но лошади чудом удерживались, упираясь задними ногами в каменистую почву. У Журемы потемнело в глазах, когда рядом замелькали, стремительно сменяя друг друга, лица кавалеристов, когда сверкнули в солнечных лучах обнаженные сабли, которыми скакавшие во главе взводов офицеры указывали направление. Мятежники вылезли из своих засад, из-под наваленных кучами веток, и разрядили в кавалеристов ружья и самострелы, как тот беззубый жагунсо, который лежал рядом с Журемой, а теперь полз вниз по склону. Стрелы издали протяжный змеиный шип. Отчетливый голос Меченого проговорил: «Кто с мачете-вперед! Режь лошадям поджилки!» Всадники скрылись из виду, но Журема представила себе, как под неумолчный перезвон колоколов и грохот выстрелов они барахтаются в воде, а в спину им летят стрелы и пули мятежников. Их было много рядом с нею: кто вел огонь лежа, кто стоял, упирая ствол карабина о толстую ветвь. Безносый кабокло не стрелял. Размахивая руками, он подгонял своих людей, направляя их вниз и направо. В эту минуту Карлик всей тяжестью так навалился ей на живот, что она задохнулась. Журема чувствовала, как он дрожит, и, обеими руками обхватив его за плечи, стала трясти: «Да погляди же, их нет, они ускакали». Но, в очередной раз высунувшись из своей норы, она увидела еще одного всадника. Его белый жеребец, встопорщив гриву, спускался по крутому откосу– маленький офицер держал в одной руке поводья, в другой саблю. Он был так близко, что Журема успела разглядеть его искаженное лицо, сверкающие глаза. Раздался выстрел, и всадник зашатался в седле, лицо его помертвело. Журема заметила Меченого, который еще не успел опустить ружье, и догадалась, что это был его выстрел. Жеребец заплясал, закружился на месте– такие штуки выделывали, бывало, со своими лошадьми вакейро на ярмарках, – потом повернул назад и, унося припавшего к шее всадника, помчался вверх, исчез. Журема увидела, что Меченый снова целится и стреляет– звука выстрела она не услышала.
– Бежим, бежим, мы угодили в самое пекло, – скулил Карлик, снова затеребив ее.
– Замолчи, дурак, трус»! – гневно крикнула Журема, и онемевший Карлик отшатнулся, взглянул на нее испуганно, жалобно, виновато. Вокруг грохотали разрывы, трещали выстрелы, выли горны, гудели колокола, и жагунсо-кто бегом, кто ползком-один за другим исчезали в негустых зарослях, спускавшихся по холму к берегу реки, к Канудосу. Пропал и Меченый. Журема с Карликом остались одни. «Что делать? Броситься за ними следом? Оставаться на месте? Бежать прочь, подальше от города?» При одной мысли о том, что надо пошевелиться, все тело заныло. Журема привалилась к стенке ямы, прикрыла глаза. Голова пошла кругом. Она мгновенно заснула.
Карлик неосторожным движением задел ее; Журема, сразу проснувшись, услышала, как он извиняется. Кости болели еще сильней-пальцем не пошевелить. День уже клонился к закату-солнце палило не так жестоко, тени удлинились. Что это за грохот? Не снится ли он ей? «Что там такое?» – еле ворочая сухим, распухшим языком, спросила она. «Они идут сюда», – шепнул в ответ Карлик. «Надо высунуться, поглядеть», – сказала Журема. Карлик попытался было ее удержать, она вырвалась, выползла наружу и тут увидела, что он на четвереньках лезет следом. Журема спустилась к тому месту, где несколько часов назад повстречала Меченого. Присела на корточки, вгляделась. Склоны холмов прямо перед нею, казалось, кишели ордами темных муравьев; она различала это шевеление, несмотря на густую завесу пыли. Должно быть, солдаты идут на выручку своим, подумала она, но тут же сообразила, что вереницы муравьев ползут не вниз, а вверх. Солдаты бежали из Канудоса! Сомнений не было: они выскакивали из воды, карабкались по склонам холмов, а на другом берегу мятежники, стреляя на ходу, догоняли солдат, несшихся врассыпную, выбегавших из-за домов, кидавшихся в реку. Да, теперь солдаты отступали, а жагунсо преследовали их. «Ведь они же сюда идут», – проскулил Карлик, и, похолодев, Журема поняла, что, заглядевшись на далекие холмы, совсем позабыла о той схватке, которая разворачивалась прямо у нее под ногами на обоих берегах Вассы-Баррис, у подножия горы, где стояли они с Карликом. Оттуда и доносился этот грохот-он вовсе ей не приснился.
Голова у нее пошла кругом от ужаса и смятения, когда сквозь размывавшую очертания фигур пелену дыма и пыли она увидела лошадей: одни лежали неподвижно, другие еще бились, вытягивали шеи, словно прося вытащить их из взбаламученной илистой воды, где им суждено было захлебнуться или истечь кровью.
