Двор детского сада был очень большой. Площадка с разноцветными качалками, грибочками и ямой с песком, а за нею парк, похожий на дремучий лес. Я сразу заметил папу и маму, которые смотрели на нас с Клавой сквозь решётку забора.
— Скорее, а то опоздаем, — сказала Клава и побежала в сторону парка.
Я еле поспевал за нею. А по ту сторону забора бежали мои папа и мама.
— Коля Свиридов собрал уже пять желудей! — объявила воспитательница, оторвавшись от книги, которую она читала, сидя на пеньке. — Осталось десять минут. Кто через десять минут соберёт больше всех желудей, тот и будет победителем.
Я огляделся. По траве между деревьев ползали малыши. Многие из них ещё не умели считать и поэтому часто отрывали воспитательницу от книги.
— Елена Григорьевна, сколько у меня?
— Раз, два, три, четыре, — чётко выговаривала Елена Григорьевна, перебирая жёлуди на грязной ребячьей ладошке. — Видишь? Че-ты-ре! Повтори, сколько у тебя желудей?
Уже тогда я умел считать до десяти, но у меня не было ни одного жёлудя. А Клава, ползающая под развесистым дубом, показала мне три пальца. И вдруг я увидел сразу два жёлудя. Подобрав их, я помчался к Клаве.
— Возьми, — сказал я.
— Зачем? — удивилась Клава.
— Бери, не бойся, — настаивал я. — У тебя будет пять.
Но огромные Клавины глаза неожиданно сузились.
— Иди отсюда, — сказала она, — а то сейчас как дам вот этой корягой по голове!
Никакой логики в её поведении не было и в те далёкие времена.
Я полз по дну оврага с двумя несчастными желудями в кулаке, когда услышал мамины всхлипывания за решёткой забора.
— Рита, это глупо! — утешал маму папа.
— Он про нас забыл мгновенно. Как будто мы и не существовали вовсе, — не успокаивалась мама. — Павлик, мы ему теперь совсем не нужны. Он, наверное, нас не узнает, когда мы за ним придём.
— Пошли отсюда. Мне надоел этот обезьянник. На работу опаздываем.
— Подожди. Интересно же.
Продолжая всхлипывать, мама попыталась допрыгнуть до дубовой ветки, покачивающейся над тротуаром.
А папа зашептал сквозь решётку забора:
— Серёжа, Серёжа!
Я оглянулся. Папа пальцем показал на что-то желтевшее на краю оврага.
«Шёлудь!» — обрадовался я и уже собирался схватить его, но «жёлудь» зашуршал крыльями и улетел.
Маме к этому времени удалось сломать дубовую ветку, и она просунула её сквозь решётку забора. Желудей на ветке было видимо-невидимо.
— Ребята! — опять раздался громкий голос воспитательницы. — Запомните: для того чтобы совершить подвиг, к нему надо готовиться с самого раннего детства. Надо стремиться всегда и во всём быть первым. Осталось три минуты.
— Елена Григорьевна, Свиридов у меня три жёлудя отнял! — захныкал какой-то мальчишка.
— Коля, сейчас же отдай Куницыну его жёлуди.
— Елена Григорьевна, они не его. Мы их вместе нашли.
— Тогда разделите поровну.
— А как?
— Один пусть возьмёт Сева, другой — Коля.
— А третий?
— Всё! Время истекло. Начинаем подсчёт, — объявила воспитательница.
На вытоптанной полянке лежали кучками жёлуди. Возле каждой стояли мальчики и девочки. Елена Григорьевна уже хотела назвать победителем Колю Свиридова, когда я молча опустошил свою панаму. Что тут поднялось!
— Как тебя зовут, мальчик? — спросила воспитательница.
Я был так горд и счастлив, что не смог вымолвить ни слова.
— Его зовут Серёжа, — ответила за меня Клава.
А мама добавила из-за забора:
— Лавров.
Из леса мы шли парами. Конечно, я держал Клаву за руку.
Все завидовали мне хорошей белой завистью.
Коля Свиридов из-за этой белой зависти всё время старался наступить мне на пятки, а один раз даже лягнулся.
Клава обернулась и сказала Свиридову:
— Дурак! — И объяснила мне — Это он потому, что раньше я с ним ходила.
Клава начала раскачивать ту руку, за которую я её держал. Она знала, что доставит мне этим удовольствие.
Мои папа и мама, гордые и счастливые, сопровождали наш строй по другую сторону забора. Если честно признаться, я тоже был счастлив, как никогда в жизни. Ни раньше, ни позже. Нет, кое-какие радости ещё выпадали на мою долю, но всё это было уже не то.
Глава II
Когда мы с Серёжей учились в третьем классе, меня окончательно перестало интересовать то, о чём говорит на уроках учительница. Это сразу сказалось на отметках. Зато твист, который был тогда в моде, я танцевала лучше всех. Для него нужны чувство ритма и непринуждённость в движениях. Поэтому я решила развивать в себе именно эти качества.
Наш фирменный проигрыватель выдавал последнего Элвиса Прэсли, а я в передней перед зеркалом совершенствовала чувство ритма. Мама строчила на машинке в большой комнате. В белой косметической маске и чёрной косынке, прикрывавшей волосы, она напоминала знаменитого французского мима Марселя Марсо, которого недавно показывали по телевизору.
Мама тоже по временам поглядывала в зеркало трельяжа. У нас с ней много общего.
Стук швейной машинки плюс ударник ансамбля Прэсли кого угодно сбили бы с толку, но не меня. Когда пластинка кончилась, я некоторое время твистовала под швейную машинку. Потом мне это надоело, и я заскучала.
— Мам… что бы мне поделать, только бы не почитать?
— Переверни пластинку, — посоветовала мама, стараясь, чтобы ни один мускул не дрогнул на её лице.
Это был дельный совет, и я снова принялась развивать чувство ритма.
— Мам… скажи правду… я очень глупая, как считают некоторые?
— А как ты сама чувствуешь?
— Сама я этого не чувствую.
— Правильно делаешь, — сказала мама. — Плюнь на некоторых.
— На учительницу? Если б не Серёжка Лавров, я бы все три года в первом классе просидела.
— Не будь Серёжки, нашёлся бы другой, — сказала мама.
Это меня возмутило:
— Я ему клятву дала!
— В чём?
— В чём надо, — ответила я.