парами стоял готовый к отправке паровоз. И в конце состава был прицеплен арестантский вагон. Охранялся он усиленным конвоем. И станция кишела немцами. Перепуганные происшествием на пристани, они принимали все меры предосторожности.

И решились партизаны на отчаянный поступок, чтобы непременно вызволить своих товарищей, не отдать их на лютую расправу немцам. Миколка подошел к паровозу и, заметив на нем знакомую бригаду, обо всем предупредил машиниста.

Партизаны ждали состав за выходными стрелками. Едва добежал до них Миколка, поезд тронулся с места. Был он смешанный, так называемый товаро-пассажирский. Впереди пассажирские вагоны, за ними — товарняк. Арестантский вагон — самый последний.

На станции было светло от фонарей, а за выходными стрелками — тьма хоть глаз выколи. Состав медленно двигался на стрелках, и Миколка, человек поднаторевший в железнодорожном деле, руководил посадкой отряда на поезд. Незаметно, друг за дружкой, все партизаны вспрыгнули на подножки товарных вагонов.

Поезд набирал ход. Сосредоточились партизаны на двух тормозных площадках, и никакому часовому не добраться сюда. Разве что по крышам вагонов, на полном ходу! Да и на крыши уже карабкались партизаны. И страшновато без привычки, да что поделаешь — надо! Народ подобрался не робкого десятка. Зажмуришь глаза и лезешь, словно бы на крышу родной хаты взбираешься. Правда, мчится та хата, не стоит на месте. Но как только поднимешься, уверенней себя чувствуешь и начинаешь ползти в хвост поезда, перепрыгиваешь с вагона на вагон, — ближе к арестантскому пробираешься.

Вот он уж совсем рядом. Через один товарный перемахни — и там ты! А двигаться дальше нельзя. На площадке вагона-тюрьмы ежатся на ветру часовые. Сделай шаг — на пулю наткнешься или под колеса свалишься.

Осторожно спустились партизаны на тормозную площадку товарного вагона. Поезд прибавил ход. Под гору идет легко. Налегают друг на друга вагоны, упираются буферами. И провисают между ними тяжелые крюки-сцепы. В самый раз было бы расцепить их! А когда пойдет поезд на подъем, с ними не управишься, ни за что не расцепишь натянутые крюки.

И приступает Миколка к работе. Перегнувшись через борт тормозной площадки, партизаны держат Миколку за ноги и за полы куцего пиджачишки. Миколка висит над крюками, пытается разомкнуть сцепку. Да не с его силенками на таком ходу поднять тяжелый крюк! Но где недостает силенок, выручает сноровка, сообразительность. И крепко-накрепко схватив крюк обеими руками, кричит Миколка:

— Тащите меня теперь вверх!

Тащат Миколку кверху» а вместе с ним и крюк поднимается. Еще секунда — и отталкивает его Миколка. С грохотом обвисает крюк и лениво раскачивается из стороны в сторону в такт мерному стуку колес. Миколка едва сдерживается, чтобы не заорать «ура!», команда готова в пляс пуститься от такой удачи, да нельзя, не раскричишься — рядом немецкие часовые, в пляс не пустишься — тесна площадка. Да и не время. Передние вагоны все удаляются и удаляются, вот уж и шпалы замелькали, и рельсы засверкали. Замедляет ход товарный с арестантами, поскрипывают тормоза. Партизаны спрыгивают под откос, в кусты прячутся, выжидают, что же дальше будет, как себя немцы поведут.

Проскрежетали колеса в тишине ночи. Остановились вагоны. Только и разглядишь их, если посмотришь из-под откоса: черные силуэты вагонов отчетливо видны на хмуром небе.

Ждут партизаны, притаились.

В арестантском вагоне тихо. Не слышно оттуда ни звука, ни шелоха. Темны окна вагона, даже отсвета свечи не видать.

— Что за ерунда такая? Где же конвой? Почему молчат арестованные? — недоумевали партизаны, окружая вагон.

Вплотную приблизились. Опять тихо. Постучали — нет ответа. Тогда давай партизаны дубасить прикладами в вагонные двери. Вагон молчал. Никаких признаков жизни…

— Буфер давайте сюда! — распорядился Миколка.

Сняли тогда буфер с вагона, начали изо всех сил стучать, бить им в запертые двери. Вот заскрежетало железо. Удар, еще удар — и сорвались с петель тяжелые двери. Разбили и вторые двери, и только после этого ворвались в вагон. И — замерли в недоумении: на лавках лежали связанные по рукам и ногам немецкие солдаты и два офицера. Весь конвой налицо.

Конвой, хоть и связанный, есть, да только арестованных нигде нет. Осмотрели все закоулки в вагоне — ни души. Куда они девались, никто не мог сказать. Двери на запоре, окна целы, кругом железо и решетки…

Тут Миколка заметил светлую щель в полу и догадался, в чем дело. Прорезали арестованные отверстие под лавкой и, прежде чем бежать, напали на конвой, обезоружили и связали, заткнув солдатам и офицерам глотки кляпами. Да и не сами они прорезали отверстие в полу, это для них сделали рабочие еще в депо.

И хоть обидно было, что не застал Миколка своего отца и не удалось ему лично распахнуть перед ним двери арестантского вагона, обрадовался он больше всех.

— Молодец батя! Не покорился, бежал… Тем временем начинало светать. По насыпи приближалась к вагону группа рабочих из ближайшей путевой казармы. Совместными

силами и опрокинули вагоны под откос. Оба — и товарный, и арестантский.

— Долой немецкую тюрьму! — со смехом выкрикнул один рабочий, налегая на телеграфный столб.

Немецких солдат отпустили на все четыре стороны. А сами лесом подались к Днепру, в свой отряд, на партизанский свой броненосец.

История с похищением полковника и побег большевиков переполошили немцев, нагнали на них страху. Начали рыскать по деревням карательные отряды. На рабочих обрушились еще более тяжелые кары.

Борьба принимала решительный и жестокий характер.

Но рабочие не сдавались. Еще медленней ползли от станции к станции поезда. Все чаще выходили из строя паровозы.

Зверели немецкие генералы. Грозными приказами были оклеены дома и заборы в городах. За поимку и за выдачу самых отважных большевиков была обещана крупная награда. Принимались все меры, чтобы переловить людей, которые осмеливались сопротивляться кайзеровским войскам, мешали им грабить города и деревни, распространяли прокламации среди немецких солдат.

Однажды Семка-матрос и дед Астап прослышали, что их головы оценены в сотни тысяч германских марок. Да что Семка-матрос с дедом, даже Миколкина голова значилась в немецком прейскуранте, в их зловещем ценнике. И расклеили его по всем городам и селам, и стояла под тем приказом фамилия генеральская.

Прочитал дед Астап, что настрочил про него немецкий генерал, сложил три пальца в известной комбинации и торжественно промолвил:

— Вот и все, что увидит немчура, и генерал тот тоже!

Семка-матрос лукаво посмотрел на деда Астапа, подмигнул хитровато и велел изготовить специальную печать партизанскую. Два дня провозился Миколка, старательно вырезая из липовой плашки печать. И вышла она на славу, как говорится: рисунок выразительный и крупные буквы. В центре круга красовался искусно вырезанный кукиш. По кругу вились замысловатые буквы, из которых получались такие слова: «Немецким генералам — с любовью от партизан». И вскоре та партизанская печать увенчала собою все генеральские приказы, расклеенные по городам и селам.

Той же печатью метились и партизанские расписки, которые получали немецкие солдаты после того, как у них отнимали награбленное у крестьян добро. И та же печать удостоверяла, что действительно у кайзеровских вояк партизаны отняли в качестве трофеев столько-то карабинов и пулеметов.

Делалось это так. Захватят партизаны немецкий обоз или нападут на патруль, отберут оружие, отнимут лошадей, и приказывает Семка-матрос вездесущему Миколке:

— Выдать им расписку по всей форме и с гербовой печатью!

Строчит Миколка расписку: