восемнадцать грошей — девять копеек...

...С этим «капиталом» я и пустился странствовать по житейскому морю. А проще сказать — сбежал из школы. Мне тогда было только одиннадцать лет, и я не знал, что «все дороги ведут в Рим», но понимал, что начало всех дорог — на железнодорожном вокзале. Туда и направился. Добираясь, так проголодался, что не выдержал и в чужом огороде накопал картошки, испек в золе костра и тем совершил второе преступление, против заповеди — «Не укради!»

На станции я забрался в первый же проходивший поезд, шедший, как оказалось, в Берлин. Людей в вагоне было мало, а посему больше возможности попасться без билета. Пришлось лезть под сидение, где и заснул сном «праведника». То было последнее нарушение общественных законов в моей жизни.

Во сне я, видно, сладко растянулся, ноги торчали наружу, и первый же ревизор обнаружил зайца.

— Твой билет? — спросил он, не церемонясь.

Я лихорадочно соображал, как мне выпутаться из неприятной ситуации. Нервы были натянуты до предела, я сжался в комок, словно готовился к рысьему прыжку. Бессознательно взял первую попавшуюся на глаза бумажку. Протянул контролеру. Наши взгляды встретились.

Как хотелось мне в тот миг, чтобы он принял грязный бумажный лоскут за билет!

Контролер взял бумажку, повертел туда-сюда, из-под бровей посмотрел на меня. Я совсем уплотнился в комочек и мысленно внушал ему: «Это билет... билет... билет.»

Щелкнули железные челюсти компостера. Протянув «билет» обратно, добродушно улыбнувшись, сказал: «Что ж ты, братец, с билетом едешь под лавкой?»

Вот так впервые и неожиданно проявились мои способности к внушению...

Некстати зазвонил телефон. Трубку взяла Аида Михайловна. Звонили из госпиталя сообщить, что Ираиде Михайловне несколько расширили режим. Значит, дело идет на поправку. Обрадованные такой новостью Мессинги решили тут же заказать продукты для больной в ресторане «Москва». Заказ должны были привезти в тот же день. Для них это делалось всегда быстро, так как прежде они около четырех лет жили в той гостинице, при которой был ресторан. И поэтому их фамилию знали очень хорошо. С жильем после войны было крайне туго, и только спустя несколько лет, но личному распоряжению Сталина, им выделили ту самую квартиру на Новопесчаной улице, в доме №8, где я сейчас слушала автобиографическую повесть Вольфа Григорьевича Мессинга. Да, это действительно можно назвать повестью, а не просто биографией.

Закончены телефонные переговоры, Вольф Григорьевич, заметно повеселев, продолжил свой рассказ:

— Итак — Берлин! Раньше я как-то слышал, что в столице Германии на Драгунштрассе останавливаются бедные евреи. Я разыскал эту улицу, где и находился дом для приезжих. Устроился у них мальчишкой на побегушках, выполнял самую черную работу: подносил вещи, мыл посуду, чистил обувь, мыл полы.

Я считаю эти дни самыми трудными в моей нелегкой жизни. Берлин ошеломил меня своим многолюдьем и огромностью, уймой всяческих соблазнов, требовавших денег, которых у меня, увы, не водилось.

Однажды отправили меня с пакетом в пригород. Хроническое недоедание, наконец, сказалось, и я в голодном обмороке свалился на берлинской мостовой.

Привезли меня в больницу, как потом мне сказали, без пульса и без признаков жизни. Бездыханного поместили в морг.

Так бы и похоронили меня в «братской» могиле для беспризорников, но спасла чистая случайность, а может, и провидение. Студент-практикант заметил, что сердце у меня все-таки бьется, тихо, но бьется... это и спасло меня...

Теперь зазвенел дверной звонок. Опять перебивают на самом захватывающем моменте. Первым к двери рванулся Дик, до этого «слушавший» своего хозяина, лежа под столом. Дверь отворила Аида Михайловна, и пропустила в прихожую молодую, лет 22-х, незнакомую девушку. Она передала пакет с продуктами хозяйке дома и попросила расписаться в получении заказа.

Мессинги поблагодарили ее за скорость доставки — ведь прошло не более часа, а девушка сказала: «Вам спасибо. В ресторане работает моя мама, она вас давно знает. А я студентка медицинского института. Много слышала о вас, но никогда не видела, а так хотелось! И я вызвалась сама отвезти вам заказ». Откланялась и ушла.

Вольф Григорьевич вернулся на прежнее место, но к рассказу в тот вечер больше не возвращался. Как бы оборвал на полуслове.

Аида Михайловна разбирала принесенные продукты, вместе с Вольфом Григорьевичем планировала завтрашний день.

За окном наступил вечер. Я простилась с Мессингами и ушла.

До метро «Белорусская» я добиралась пешком. Дорога заняла что-то около полутора часов. Ни времени, ни усталости я не заметила, Я думала о Мессинге!

На сцене во время выступлений Мессинг кажется зрителям человеком не от мира сего. Его нервное состояние передается всем присутствующим, он буквально электризует зал. А в момент выполнения задания его взгляд мечется со зрителей на индуктора и обратно. Прикрывая ладонью рот, всхлипывая, словно после рыданий, он шепчет «мамочка», и создается впечатление, что перед вами беспомощный человек, в лихорадке. Но в домашней обстановке он совершенно преображался. Спокойный, ласковый, расположенный к шутливости, предупредительный и галантный. Между сценическим его образом и поведением в быту не было видимой связи, могущей хоть что-нибудь прояснить. Человек-загадка... А по молодости лет меня неудержимо влекло проникнуть в эту тайну, и узнать как можно больше о нем самом, обо всех и обо всем, что окружало его повседневно. Жаль, что приход девушки из ресторана остановил его. Но я утешала себя тем, что рано или поздно узнаю продолжение. Только бы ничего не помешало... Единственное, что меня волновало в тот день — опухоль у Вольфа Григорьевича. Я ее еще в Тбилиси заметила. Ниже правого уха, величиной с орех. (Да разве у него могут быть недуги, как у простого смертного?) Подсказать им, что с этим шутки плохи? Да уместно ли? Они оба должны понимать, что нужен хирургический осмотр. Вероятнее всего, заботы о других, полная отдача сил на выступлениях, болезнь сестры жены — все это отвлекало Мессинга от собственной болезни.

Вскоре возвратилась домой Ираида Михайловна. Узнала я об этом событии позднее, так как по делам издательства уезжала из Москвы. Ираида Михайловна ходила и в меру сил помогала по дому. Мессинги часто отлучались в гастрольные поездки, а Ираида Михайловна не была еще в полной форме. От этого пострадал Дик. Некому было гулять с ним. Приехали знакомые Мессинга и его забрали. Вольф Григорьевич ушел из дому. Этого видеть он не мог. Стало тихо и грустно в доме без Дика. Его все любили. Он был огромного роста, казался злым и ворчливым, а вообще был смирный, миролюбивый и добрый пес.

Когда я вернулась из командировки — новая напасть: в больнице сам Вольф Григорьевич. Прямо-таки наваждение! Но выписали его на следующий день после моего приезда, без каких-либо послеоперационных осложнений. Так что я застала его уже на ногах и в полном здравии.

А на операцию по удалению опухоли за ухом согласился, как он мне рассказал, легко и безбоязненно. Быть может, предчувствовал и в своем случае благополучный исход.

— Опухоль мне не мешала, — говорил он насмешливо, — но «мешала» зрителю. Я же знаю, что многие были убеждены, что именно благодаря этой шишечке я и читаю мысли на расстоянии. Она будто бы у меня как радиотелевизионная антенна, нечто вроде локатора...

Действительно, по Москве, да и в других городах среди обывателей ходили самые невероятные толки о способностях Мессинга. Поистине, безбрежная фантазия! Уверяли, что он, будучи заграницей, вшил себе под кожу за ухом специальный механизм: аппарат-улавливатель чужих мозговых импульсов. Другие