Новая литература проросла буйной порослью. Мы можем назвать много хороших имен, каждое из которых приведет нам много хороших образов. Они все еще молоды, все эти Либединские, Бабели, Сейфуллины, Леоновы, все начинают, но все они чрезвычайно здоровы. И что они начинают? Во-первых, начинают развиваться в новом мире и немножко напоминают пушкинское положение, не имея, правда, в своей среде такого гениального человека. Но он непременно явится, может быть, кто-нибудь из них, может быть, кто-нибудь извне, это скажет завтра, но непременно появится такой человек, потому что новые Адамы теперь нужны. Теперь все раздвинулось, вся земля — как после землетрясения, и надо называть новые явления нового мира. Пролетарии, крестьяне теперь стали господами жизни, они требуют изучения себя, как мастеров этой жизни. Поэтому создалась совершенно новая почва для литературы, и потому нам содержание важнее формы. Мы не можем скрывать, что часть наших новых литераторов все еще заражена чудовищными положениями формалистов или футуристическим штукарством. Этого не нужно, это они должны сбросить с себя. Что им нужно? Во-первых, общественно- реалистический уклон. Это у них все вместе. Во-вторых — если учиться формам, то первый урок нужно взять у народников, у классиков. Прав Переверзев в своей последней статье, в которой он говорит, что сейчас наблюдается, во-первых, реалистически-общественный уклон, во-вторых, постоянная любовная оглядка на классиков⁹. Это лично я рекомендовал с самого начала революции. Я говорил: «Бросьте футуристов, бросьте Белых, бросьте декадентщину, которая шла непосредственно перед нами, до и во время войны. У нас есть гораздо более близкие учителя — это народники, классики во всех областях искусства. Идите туда, учитесь у них». Что это значит, — назад? Нет, это не значит идти назад. Это значит идти до того пласта, на котором можно строить. Это значит — мусор очистить долой, добраться до каменных пород нашей литературы и быстро превзойти всякие образцы. Может быть, наша литература не будет такой утонченной, как у дворянства, потому что наши писатели не будут целиком, преданны творчеству, но, несомненно, она будет могучей, жизненной, жилистой, полнокровной, мускулистой, потому что таков наш народ по сравнению с его первым авангардом, с его проснувшимися к жизни дворянами.

Вот так направляется сейчас новая литература, и когда нам говорят: «Ну да, старая литература была страдальческой, старая литература была учительской, но это потому, что она была иод постоянным страшным давлением сверху. Теперь дайте нам свободу», — мы отвечаем: «Глупые люди, вы не понимаете, что мы дали вам свободу. Вы говорите — цензура! Цензура вас держит. Но вот нас эта цензура не удержит, потому что цензуре в настоящее время дана такая инструкция: когда вы даже в художественной форме стараетесь отравить народ контрреволюционным содержанием — пресекать подобные вещи. Но зато революционное содержание, которое со всех сторон питают в нас события, дает возможность развернуть такую художественную форму, которой никогда до сих пор не было видно». Но чистый писатель говорит: «То, что я хочу сказать, вы мне запрещаете, а то, что вы мне предлагаете, того я не хочу сказать». Совершенно верно. Почему? Потому что мы живем в период острой классовой борьбы и поэтому о такого рода свободе, которая бы сказала: «Стреляй в меня, сделай одолжение», — речи не может быть. Старайтесь обезоружить своего врага, выбивайте у него оружие, пока не победите. На самом деле свобода дана. Она дана для революции. Но когда наши враги смотрят на наших писателей, то говорят: «А что это! „советские“ писатели, писатели „под орех“!» Они сами считают про себя, что если бы де я был советским, это значит, я сосна, подделанная под орех, я известка, подделанная под мрамор. Между тем у нас есть по-настоящему советская, по-настоящему коммунистическая новая литература. Она свободна. И именно в борьбе, именно в строительстве растут они, ибо бойцом и строителем должен быть художник. Если кажется, что новая литература только трава, это потому, что и дуб, когда он мал, похож на траву, а вот дайте время — и дерево вытянется до степени кустарника, до роста самых старых дубов и еще перерастет их, достигнув такой высоты, на которую нельзя будет и посмотреть без того, чтобы шапка не свалилась.

Мы этого теперь ждем от свободной литературы и прекрасно понимаем, почему она еще не пришла к такому состоянию, прекрасно понимаем ее детские болезни, ее детское подражание или детскую неуклюжесть. Маркс сказал когда-то о Вейтлинге, что детские башмаки гиганта-пролетария сразу показали калибр его будущего и оказались ценнее стоптанных туфель буржуазии¹⁰. Мы можем сказать то же самое и о нашей зарождающейся литературе, бесконечно много обещающей. Но этим я не хочу сказать, что мы можем старой литературой швыряться и бросаться. Наоборот, внимательно отнестись к ней должны мы.

Та линия, которая начата давно, та линия, которая является классической в русской литературе, создала бесконечное количество ценностей, которые должны оплодотворить нашу будущую культуру. Здесь мы всегда должны помнить слова нашего вождя: «Мы не сможем построить даже фундамента новой культуры, если не усвоим старой культуры и коммунистически в ней не разберемся»¹¹.

Некоторые вехи такого рода разбора сокровищницы нашей литературы я и хотел вам сегодня набросать.