прочувствую вместе с ним все пикантные подробности недомогания, но тут же сотру их из своей памяти. Так что, если думаете, что кто-либо ещё узнает от меня о его беготне в кусты, то глубоко заблуждаетесь. Сплетни совершенно и полностью исключены. Никогда и ни в каком виде ничто не будет ни с кем обсуждаться!
— Спасибочки хоть на этом. — Редька начинал успокаиваться. — А сны наши тоже смотреть станешь?
— И не надейтесь. — категорически отказался Старик. — Только кошмаров и эротических вожделений Тихони тут мне не хватало…
— Ещё одно спасибо. — ядовито поблагодарил и я. — Персонально от Тихони. Кстати, в какой мере эта трансляция ощущений изнашивает мой мозг?
— Ни в какой. — ответил Старик. — Передачу осуществляет не мозг, а контактное вещество. Да в чём, собственно, дело? Неприятно, что я в полном объёме воспринимаю ваши ощущения? Ну и что из того? Подумайте хорошенько, ребята, чего в этом плохого? Быть может, вы думаете, что всякий, хлебнувший контактного вещества, превращается в марионетку, куклу, которой управляет Старик, дергая за невидимые верёвочки? В бродящего по Зоне зомбя[16]? Бред, чушь, абсурд, бессмыслица! Ваши теперешние способности можно сравнить с постоянно включённой видеокамерой, вмонтированной в… ну, скажем, в капюшон комбинезона. Ну, вижу я то же, что видите вы. Ну, слышу вашими ушами. Ну, обоняю и осязаю. Так что с того? Помалкиваю себе. Запомните: при помощи этой видеокамеры ваших действий контролировать никак нельзя. Делайте, что сочтёте нужным. Свобода воли… гм… Однако, два весьма щекотливых аспекта всё же имеются.
— Валяй, выкладывай аспекты. — мрачно сказал Редька. — Гадостью больше, гадостью меньше, чего там. Снявши голову, по волосам не плачут.
— Хорошо. Раз так — пункт Б. О законах и праве. Ещё раз повторяю: Старик совершенно не собирается ни с кем обсуждать мелкие детали чужой биографии. От Старика никто и никогда ничего не услышит о слабостях, ошибках и личных недостатках характера соседей. Всё, что не должно касаться других, останется абсолютной тайной. Но! Как быть, если затевается нечто нехорошее. Допустим, Старик увидел глазами Редьки, как тот зарядил дробовик и кого-то поджидает в засаде в кустах. На полянке появляется Тихоня, мирно собирающий цветочки. Редька медленно поднимает ружьё, целится и… И тут Старик, безусловно, звонит Редьке и пытается отговорить его от нарушения закона Зоны. Отговорить, подчёркиваю, душеспасительная беседа — единственное, что Старик может сделать при таких обстоятельствах.
— Отговорить не получится. — мечтательно вздохнул бывший фермер. — Дробью в зад Тихоне? Да кто ж от такого откажется?
Я мстительно пихнул его локтем в бок.
— Действительно, отговорить от преступления не получилось. — Старик с ответным вздохом перешёл на голос Редьки. — Не дозвонился, КПК злодея Редьки был предусмотрительно отключён. Выстрел. Тихоня роняет цветочек, закатывает глазки и падает. Сию минуту о преступлении будет незамедлительно оповещена вся общественность Зоны. Обратите внимание: опять же в подобной ситуации я более ничего не могу сделать… Поразить злодея ударом молнии? Бред! Карать или миловать злодея за нарушение законов Зоны будете вы сами.
— А ведь в этом есть что-то привлекательное… — протянул я, начиная соображать. — Если только всё обстоит так, как ты говоришь.
— Поверь, исключительно так. Далее — пункт В. О морали и нравственности. Допустим, что Тихоня, в отличие от Редьки, формально не нарушал законов. Он никогда и никого не убивал — по крайней мере, лично. Не крал. Но он лгал и морочил головы, лицемерил и клеветничал, попрошайничал и мошенничал, тунеядствовал и захребетничал.
— Третье спасибо на сегодня! — благодарно сказал я. — Самое сердечное из всех. Никто кроме тебя не понял так глубоко моей гнусной сущности. Но ты забыл про алкоголизм, садизм, мародёрство, педофилию, зоофилию и некрофилию.
— Так вот, — невозмутимо продолжал Старик, — подобного типа вам вроде бы и покарать-то не за что. Законов Зоны не преступает, а что он аморальная фигура и отпетый мерзавец — так это ведь порицаемо, но ненаказуемо. В этом случае ему суждено жить и здравствовать до самой своей кончины. После каковой кончины — прошу внимания! — его неприглядная, уродливая, безобразная личность исчезнет вместе с бренным телом даже при том, что он в своё время проглатывал ампулу с контактным веществом. Переселять омерзительного аморала сюда, в Мозг Зоны, я никоим образом не намерен. Даже если его сунут в Шлюз. Ключ в рай даёт возможность открыть ворота снаружи, но не гарантирует, что их отворят изнутри.
Редьке вторично изменила сила ног и он опять плюхнулся на скрипучий ящик у плетня, причитая: — Матерь божья коровка! То есть ты, кроме всего прочего, берёшь на себя труд определять, кому сгинуть без следа, а кому просуществовать ещё два миллиона лет?!
— Редька, дорогой, — невероятно грустно произнёс Старик его голосом, — согласись, это не так уж трудно, ежесекундно получая отчёты о всех без исключения поступках человека.»
Белоснежка поставила на столик тарелку с отварёнными макаронами. Секундно задумалась, положила маленький кусочек масла таять на переплетении макарон. Повернула защёлки, распахнула окно. Тут же влетела совка (уж не вчерашняя ли?), на лету заглянула в тарелку, порхнула к полке и начала по- хозяйски устраиваться там на дневной сон
— Подруга, или друг, уж не знаю, как обращаться. — озадаченно сказала Белоснежка, — А ты уверена, что не ошиблась (или не ошибся) адресом? Птица перестала чистить пёрышки и всем видом выразила полное, системное и комплексное непонимание вопроса.
— То есть ты решила свить здесь гнездо?
«М-да, наконец-то дошло!» — было написано на круглоглазой физиономии совки. — «Ничего, будем дрессировать, станет сообразительнее.» Птица потопталась по полке, устроилась в углу, помигала и погрузилась в безмятежный сон.
— В самом деле, — заключила Белоснежка, — живи здесь, чем я хуже других?
Взяла вилку, придвинула тарелку и кружку с чаем, и, пробормотав: «Очень вредно читать за едой…», открыла толстый том тихониного сочинения.
— Четыре человека на «курорте» не приняли ампулы с контактным веществом. В том числе — ты. Почему?
Боров закряхтел, повернулся на стуле от стола, заваленного тетрадями с бухгалтерскими подсчётами и образцами товара. Снял очки(!), взглянул на меня.
— Чего поражаешься? — буркнул он. — Ну, надеваю стёкла, когда сижу за бумажками и когда народ не видит. Зрение стало не очень-то, вот и заказал из-за Стены. Не знал? Да что вы вообще знаете о Борове?
Я изумлённо воззрился на «хозяина Курорта». Внешне он выглядел как обычно: уверенный в себе полный мужик с мешками под слегка выкаченными глазами. Розовенькая девичья футболка с вышивкой «Pussy-Cat» обтягивает глобусное брюшко. Поверх неё — камуфлированная безрукавка с множеством карманов и кольчужной титановой подкладкой. Широкие синие спортивные штаны заправлены в носки, так что не видны искалеченные много лет назад аномалией ноги.
А, в самом деле, что о нём известно, кроме легенд? Якобы, был спекулянтом чуть ли не с детсадовского возраста, в гнилые годы горбачёвской «катастройки» приноровился торговать наркотой в институте, влип, бежал в Зону, стал здесь главным коммерсантом. Хитёр, сварлив. Расчётливый эксплуататор. Вот и всё.
— Всем ты хорош, Тихоня. — продолжал Боров. — Сообразительный, честный. Не трус, вроде. Не случайно со Стариком сдружился. Вот только наивный какой-то, незатейливый. И весь мир полагаешь таким
