распределяется поровну. В общем, года три-четыре просуществовать можно…
Еще ниже – прослойка семёрок, навсегда сломленных Зоной, эксплуатируемых всеми, кто стоит выше. Семёрки являются как бы общественными рабами масти, у них нет и быть не может индивидуального хозяина. Переход семёрок на ступеньку выше исключён. Они легко опознаваемы: грязные, вонючие, тусклоглазые, больные, одеты в обноски восьмёрок и девяток, их комбинезоны в грязных потёках. Они едва шевелят ногами, влажной зимой Зоны их раны не заживают и всегда гноятся. Все гнушаются семёрками, окриками, тычками и пинками гонят прочь. Семёрки послушно делают всё, что им прикажут, «за пожрать». Ужасно видеть, как истощенные семерки едят все подряд: протухшую собачину, обнаруженную на окраине, прибитую крысу, гриб – всё, что можно сжевать и не отравиться. Семёрка всегда умоляет взглядом отдать ему объедки. Девятки и восьмёрки швыряют семёркам разваренные кости, потроха. Те варят отбросы, пьют смердящее нечистое варево. Семёрка с удивительным проворством вылижет пустую консервную банку, не порезав язык о зазубренные края.
И все же самая низшая каста – шестерки, неприкасаемые, педерасты. Если семёрки – простые рабы, то в шестёрки «опускают» тех, кто совершил непростительное нарушение лукьяновских правил. Шестеркам полагается спать отдельно от старших по масти, беспрекословно выполнять иногда не очень трудные, но считающиеся позорными работы.
Если в Лукьяновку угодит хороший рисовальщик, его автоматически зачисляют в девятки, таких ценят. К ним постоянно приходят клиенты с иголкой и посудинкой, в которой заказчик в собственной моче (меньше будет пухнуть и чесаться) растворил копоть от сожженной подошвы. Ведь блатари – не люди, а ходячие двуногие вернисажи. Иной лукьяновец с ног до головы синий от татуировок. Спины шестёрок сплошь в извращённейшей похабщине. У тузов и королей кисти рук и пальцы – в перстнях и браслетах. Кинжал, обвитый змеей, голова кота в цилиндре говорят, что главарь масти – из матерых грабителей. Церковь с куполами означает количество судимостей до попадания в Зону. Лукьяновцы обожают переплетённые вязи аббревиатур, например: БОГ – бежать отсюда готов, КОТ – коренной обитатель тюрьмы.
Обитатели Лукьяновки общаются на особом местном жаргоне. Среди них даже гораздо сильнее, чем среди прочих экзогенов распространено суеверное убеждение, что нецензурная брань оскорбляет Зону. Матерными выражениями они не пользуются, отчего теряют половину скудного словарного запаса («Мы матом не ругаемся, мы на ём разговариваем!») и испытывают серьёзные проблемы в общении. Их блатная феня, строго говоря, не является сквернословием… но уж лучше бы являлась… Речь лукьяновцев примитивна, придаточных и распространенных предложений немного, словарный запас скуден. К словам приклеиваются идиотские окончания вроде «-як», «-ак» (сходняк, смотряк, ништяк, голяк). Лукьяновец не скажет «комбинезон» – только «клифт», от него не услышишь: «человек сходит с ума» обязательно – «крыша поехала», «шифер посыпался». «Клопятник какой, гля, клопятник некоцаный. На десяток рогов!». В переводе на человеческий русский язык это значит, что блатные видят совершенно новый бронежилет и оценивают его в десять полных магазинов для автомата Калашникова. Хотя, впрочем, лукьяновцы куда чаще не разговаривают, а держат язык за зубами, или, изъясняясь тамошней феней, «берегут хайло за пазухой».
Да, тут легче существовать без лишней болтовни. Обитатель Лукьяновки бессердечен и чёрств по отношению ко всему миру. Все здешние правила поведения («понятия») в конечном счёте упираются в силу и живучесть, они лежат в основе власти тузов и королей. Взаимоотношения между «чёрноклифтовыми» – это вам не устойчивая погода в Зоне. Настроения лукьяновцев ветрены и переменчивы: вот блатные едят из одной чашки, кореша закадычные, а через минуту из-за опрометчиво сказанного словца становятся кровными врагами. Нервы у этих обитателей Зоны всегда напряжены, они взвинчены и готовы сорваться. Неудивительны поэтому срывные реакции блатных на происходящее. Чаще всего раздается дикое ржание. Блатные гогочут, не будучи в состоянии объяснить, чему же, собственно, веселятся. Оттого, что кто-то где- то заржал? Скорее всего… Обиды здесь воспринимаются не так, как за стеной, там можно уйти от конфликта и смолчать, в Зоне же такое не принято, надо «встать на отвечалово по понятиям»: предъявляем – отвечай. Внятно, разборчиво, без уклонений. «Отвечалово» может приговорить к штрафу, к физическому увечью, к самоистязанию и нарушитель «понятий» не только протестовать не станет, но еще и пустится в пляс, благодаря судьбу. Смертный приговор, конечно ужасен, но еще страшнее опускание в шестёрки…
Носильщики заканчивали обед (он же ужин?)
– Поторапливайтесь. -сказал Стрелок. Он уже поел и выглядел просто великолепно. -Сейчас разгрузитесь, загрузитесь и выходим.
– В ночь? -опасливо спросил Бобёр.
– Надеюсь, к темноте будем уже у Кузнецов. -ответил Стрелок. -Отсюда недалеко до Гремячьего и путь относительно безопасный, думаю пару километров за четыре часа быстрого шага одолеем.
– Хорошо бы. -проворчал Глюк.
Брус тяжело упал на пол, со скрипом отворилась дверь. Все вышли в затхлый, обшарпанный коридор, по старым косым ступеням спустились на первый этаж бывшего магазина.
– Тут за прилавком раковина. -подсказал Стрелок. -Вода – хорошая, набирайте, если у кого-то закончилась.
Все столпились в углу, подставляя фляжки под кран, из которого журчала тонкая струйка.
Когда Старик навинчивал колпачок и пристегивал флягу к ремню, он поймал короткий, но внимательный взгляд Стрелка.
По заросшей бурьяном улице бродили черные фигуры с карточными символами между лопаток и на груди. Многие останавливались и с нескрываемым любопытством рассматривали караван. Стрелок, не обращая на них внимания, повел группу к развалинам какого-то большого промышленного здания. Оно держалось на трех рядах бетонных свай. Всё пространство под ним было усеяно битым кирпичом, сквозь который пробивались матёрые лопухи.
– Здесь подвал Туза червей. -сообщил Стрелок. -Сначала туда войду я. Потом по одному входят остальные, снимают рюкзаки, сдают товар Тузу и аккуратно укладывают в мешки металлолом. Вам, кстати, еще выдадут по банке тушёнки – подарок от широкой натуры Туза. Из подвала двинемся другим путём: по канализационной трубе. Не кривите рожи, она старая и потому давным-давно чистая. Зато пятьдесят метров под электрами и каруселями пройдем в полной безопасности.
Он пригнулся и скользнул в темное прямоугольное отверстие, обрамленное сочной зеленью лопухов. Через несколько минут выглянул и призывно махнул рукой: -Самовар – первый, остальные – поштучно за ним. Замыкает Бобёр.
Когда глаза привыкли к полумраку подвала я увидел Туза. Это был сухонький старичок в аккуратном черном комбинезоне с белоснежным отложным воротничком. Он сидел за старинным письменным столом. По обе стороны башнями возвышались двое громил. Позади на стене висел выцветший плакат с надписью: «Родину отстояли, Родину восстановим!»
– Здравствуй, родной. -приветливо кивнул он и без всякой фени на правильном русском продолжил: - Снимай ёмкости, выкладывай всё сюда.
Я выкарабкался из нагрудного рюкзака и принялся осторожно вытаскивать коробки с лекарствами, разовыми шприцами, бутыльки йода, бинты и вату. Туз кивал и быстро тыкал пальцем в кнопки калькулятора. Потом я с наслаждением сбросил с плеч второй рюкзак и опустошил его. Ничто не помялось и не разбилось. Туз похмыкал, что-то записал карандашом в школьной тетрадке.
– Ай да Боров! -умильно сказал он, -Точно то, что нужно, всё, как договаривались. Изверг, малыш,
