руки друзей успели затащить его за полуобрушенный угол глинобитной хижины и под непрерывные матюки перетянули пробитое пулей плечо.

– Она уйдет со мной, – прошептал тот, кто не называл себя человеком. – Тебе ее не получить.

– И все же я прощаю тебя. – На лице женщины не дрогнул ни единый мускул.

– Подавись им… своим прощением…

Он уже падал в тот темный колодец, который рано или поздно ждет всех. И голоса женщин становились все тише и тише, оставаясь там, где он был так недолго…

– Нам придется что-то сделать с телом.

– А он прощен?

– Да. Принеси носилки…

Посланник Силы попытался открыть глаза.

Но даже на это уже не было сил.

Поезд подошел к Саксаулу по расписанию. Ярослав, лежа на верхней полке, смотрел, как наплывают на пути грязные домишки, расписанные дембельскими лозунгами бетонные заборы, какие-то совершенно ужасные ларьки, уставленные бутылками с радужными этикетками. В Азии даже поддельное спиртное несет в себе некую гарун-аль-рашидовскую пышность.

– Пам-парам-пам, – промычал Слава, глядя в окно. – Прекрасная местность. Ты хотел бы здесь жить? Тихо, уединенно. Можно думать и писать о вечном. А поезда все идут с востока на запад и с запада на восток.

Ярослав не отреагировал. Поездка в поезде через степь всегда нагоняла на него тоску.

– Как ты думаешь, москвичи поверят, что есть город под названием Саксаул?

– Они вначале будут долго вспоминать, что это такое.

– Да, вероятно.

Старушка собралась уже с час назад. В недрах объемистой сумки исчезли почти нетронутые продукты, бесформенное толстое пальто было накинуто на плечи. Слава добродушно посмотрел на старуху. Предложил:

– Может, вам помочь выйти?

– Спасибо, – очень чисто ответила та, покачав головой. Ярослав даже вздрогнул от неожиданности. Ощущение, что старушка не знала русского языка, уже успело устояться.

Поезд медленно затормозил, за окнами забегали торговки с сумками и бережно укутанными кастрюлями. Ярослав поежился, глядя в окно. Что-то столь беспросветное и холодное было в этой суете на затерянной в степях станции, что-то унылое и бесконечное, длящееся, казалось, от сотворения времен и не способное кончиться никогда. Это казалось ему самым страшным в любой поездке на поезде: крошечные станции и городишки, где живут – вынуждены жить – люди.

– Помнишь, как Геннадий говорил? – неожиданно спросил Слава.

Ярослав кивнул. Тогда он ехал домой из Сибири, с одной из тех писательских конференций, на которые какой-то меценат выделил несколько тысяч «зеленых». Часть пути он ехал с Геннадием Мартовым, фантастом из Новосибирска. Когда они проезжали такой же городишко, только утонувший не в степи, а в тайге, Геннадий, глядя в окно на шатающегося железнодорожника с полной сеткой бережно собранных бутылок, сказал: «А ведь это я мог здесь идти… с печатью вырождения на лице». Оказалось, что из этого городка он родом. Конечно, глядя на импозантного Мартова, который мог даже пиво из горлышка пить с выражением усталого аристократизма, представить его на перроне в рваном ватнике было невозможно. А вот наоборот… Ярослав, тогда еще совсем пацан, привыкающий к ощущению добродушных похлопываний по плечам от мэтров, смотрел на ничего не подозревающего мужичка, бредущего по перрону. И представлял его здесь, в купе, лениво раскинувшимся на полке и излагающим: «Когда я был в Куала-Лампуре, довелось нам попробовать тот самый знаменитый плод дуриан…»

– Кто в силах это изменить? – спросил Ярослав.

– Никто, – безразлично ответил Слава.

Дверь купе дернулась, уползая в сторону. Старушка поднялась, часто кивая входящим мужчинам.

– У тебя, кстати, тоже был этот шанс, – наблюдая, как вошедшие извлекают из-под койки объемистые баулы, сказал Слава. – Навсегда остаться в маленьком городе среди степей.

– Что же, я виноват, что выбрал иное?

– Нет. По крайней мере ты научился дарить новые жизни. Всем, кто возьмет в руки твою книгу… и на день-другой вырвется с полустанка, спящего в степях.

– Куда? В параллельный мир с мечами и драконами? В космос?

– Ну и что? С каких пор ты стал комплексовать? Ты думаешь, больше пользы принесет описание реальности? Этого городка, где ветер кружит пыль растраченных жизней; где отмерены все пути; где люди вынуждены жить маленькими радостями доставшейся судьбы? Зачем? Когда можно дать им то, что не доступно никому?

Старушка уже выплыла из купе. Мужчины, закинув сумки на плечи, протискивались в дверь. Выходящий последним кивнул им.

– Судьбы нет, Слава.

– Да, конечно…

– Точнее, мы сами ее творим.

– Давай уж обходиться без банальностей. Миллион факторов влияет на каждый наш шаг, на его допустимость. Вряд ли воля и мечты играют большую роль, чем случайность.

Они замолчали – надолго. И даже когда поезд уполз со станции Саксаул, ни Ярослав, ни Визитер не сказали ни слова. Лишь смотрели на осень, неумолимо наступавшую на степь.

Это было очень незаметное наступление, ибо степь и так была осенью.

Самохин остановил «девятку», чуть свернув с дороги. Они с Морозовым переглянулись, словно решая, не стоит ли отказаться от задуманного.

– Пошли, – сказал Морозов.

Они выбрались из машины одновременно, еще раз посмотрели друг на друга. Что ни говори, а такими делами им раньше не приходилось заниматься. Даже то, что стариков было двое, сильно меняло привычные схемы. Одновременный инфаркт у обоих – это слишком уж странное совпадение.

– Черт… – Самохин вновь метнулся к машине. Достал из багажника литровую банку с грибами, закатанную машинкой, забросил ее в спортивную сумку. Морозов молчаливо ждал. – Налево, – подходя к нему, сказал Самохин. – Вот это называется Яблочной улицей, и нам нужен семнадцатый дом.

Дачный поселок в будний осенний день был тих и печален. Ни звука, ни движения. Они медленно пошли по засыпанной мокрым гравием дорожке, поглядывая на номера.

– Надеюсь, ты не ошибся в своих догадках, – заметил Морозов. Самохин лишь поморщился от его тона, заранее обвиняющего.

– Куда он мог еще податься? У дочери его нет, друзья сами в панике. Меня больше тревожит, почему взорвался дом.

– Газ…

– И у нас в квартире газ. Но никто на воздух не взлетает. Мог Романов еще кому-то поручить… это дело?

– Романов бы сказал. Только ведь и он тут посредник.

– Хрен его знает, какой он посредник. И почему он говорил о брате-близнеце – по документам такого нет?

Они остановились у низенького штакетника, глядя на маленький домик, построенный, наверное, лет двадцать назад. Редкие деревья с облетевшей листвой, покосившийся нужник в углу участка…

– Академик… – буркнул Морозов. – Смотри! – схватил он Владислава за плечо.

Тот и сам уже заметил легкий дымок, ползущий из трубы. Кивнул.

– Ну, кто был прав, Гена?

– Пошли. – Морозов толкнул калитку. – Хватит рассуждать.

Чувствуя неприятный холодок в груди, Самохин двинулся за ним. Надо было утром выпить немного… для