стиле.

— Да зачем же в России европейский город строить? — снова развеселился Алёша. — Спору нет, Берлин, Амстердам, Лондон — города красивые. Но разве чем Москва хуже? Разве в Саратов или Одессу меньше туристов со всего мира едет? А Мурманск? Анадырь? Казань?

— Петру хотелось перед Европой покрасоваться, — спокойно возразил дядя.

— Ну и слава Богу, что не построил, — Алёшенька, хоть и числил себя вольнодумцем, но тут не удержался, перекрестился. — Вместо милейшего Санкт-Петербурга стояло бы каменное кладбище на болоте!

Дядя закивал:

— Вот тут ты прав. Мы в журнале сей вопрос обсуждали и решили, что царь Петр сим прожектом погубил бы десятки тысяч народа. Однако же…

Алёшенька даже сконфузился от такое ереси:

— Дядя… ну что ты такое несешь? Петр Великий не душегуб был и не дурак, ради пустой-то фантазии всему государству колени подкашивать!

— С чего это сразу — фантазию? — обиделся дядя. — Был, был у Петра такой прожект. Даже объявлено уже было о новом городе. Вот только случился конфуз — на банкете Петр объелся дичью… этими самыми бекасами…

Алёша прыснул.

— Ну и подвело царю брюхо, — улыбаясь продолжал дядя. — Два дня тёзка из известных мест не вылезал, а потом как гаркнет на бояр…

И дядя очень громогласно, и впрямь по-царски, крикнул:

— «Дурна сия земля и плоды ее дурны! Чухне да шведам тут жить сподручно, а не русскому человеку!» И не стали дальше строить. Жалко, конечно… из-за дурного повара — красивого города лишились!

Алёша облегченно засмеялся. Встал, обнял дядюшку:

— Ну, дядя… Ну, фантазёр…

— Как же фантазёр, тому документы есть! — попытался спорить дядя.

Но тут в дверь постучали и заглянула Танечка — глаза подведены, губки подкрашены, будто не по хозяйству возилась, а у зеркала стояла:

— Барин, джакузя уже полная, в сауне жар стоит, — сообщила она и исчезла.

Алёша смущенно посмотрел на дядю.

— Иди, иди, — буркнул дядя и как-то понимающе посмотрел на Алёшеньку. — Фантазии… документы…

В дверях Алёшенька все-таки обернулся и спросил:

— Так ты не шутишь, дядюшка?

— Не шучу.

— Тогда хорошо, что не стал Петр столицу в Приневье ставить, — убежденно сказал Алёша. — Ты бы видел, какова там охота! Построили бы город, зато и всех бекасов извели!

— Разве в бекасах дело? — вздохнул дядя. — Город на болоте — великое свершение, достижение государственное и народное! Пускай не обошлось бы без жертв и лишений, зато народ русский закалился бы в этой стройке, окреп. Нынче во главу угла каждый ставит мещанское благополучие, а ведь могли бы стать державой воистину великой, привычной к подвигам!

Смущенный Алёшенька тихо вышел из кабинета, а дядя еще долго беззвучно жевал губами, вздыхал, неодобрительно поглядывал и на плазменный экран вычислителя, и на кожаные переплеты книг в шкафах красного дерева. Виделась ему сейчас не ленивая мещанская Русь, а какое-то иное, неведомое государство, где каждый день наполнен подвигами и свершениями, где обитают люди крепкие и закаленные, где во славу народного духа гордо стоит на гнилых болотах чудо-город, посрамивший Амстердам и Венецию.