денежку пришлю, когда та вся выйдет. Засим писавый кланяюсь…»

Заробев, Пихто Твердятич отнял слабые глаза от грамотки и воззрился, часто взмаргивая, на распаренного берегиню. Что рыло, что шубейка – цвет один…

– Кто ж он теперь-то? – еле выпершил дед. – Уж не в разбой ли часом ударился?..

Берегиня скроил таинственное изличье, сплюнул, огляделся.

– Не знаю, дед, – прогнусил он тихо и значительно. – Но круто, говорят, взлетел, крутенько… Кощей – и тот о нем уже наслышан. Вот и смекай…

– Так а письмишко-то кто передал?

– Говорю ж тебе: от Кощея пришли…

– А ты-то сам не от Кощея разве?.. – опешил старый.

– Куда там!.. – вздохнул тугомордый отрок. – От подручных его. Сам-то Кощей, вишь, глубоко закопался, личика не кажет. Ежели и встретится с кем, то разве с боярином каким, а то и с самим князюшкой… Однако прощай, дед. Недосуг мне. Ежели понадоблюсь – дай знать…

С этими словами берегиня махнул в седло, и гнедоподвласый конек понес его по улочке ладной нагрункой [93] – с отволочкою задних ног…

Смотрел ему вслед старый Пихто Твердятич, слезы смигивал.

«Ай, внуче… Ай, внуче…»

Нет, ну ее к ляду, такую милость! Пожаловало, называется, красно солнышко чад своих!.. Работать два дня подряд без отдыха – шутка, что ли? Да еще и ни на один храпок не прилегши!.. И ежели прав был кудесник Докука, что, мол, возрадовалось тресветлое общему воздержанию, то лучше уж снова во блуд удариться…

Ко второму за день закату изнемог князюшка Столпосвят, с голоса спал. Как вскинулся в седло при виде знамения, так и метался, сердешный, по градам и весям теплынским – собирал людишек на рыночных площадях, речи творил… Лошадушка – вся от пены белая, сменить пришлось. Будь на его месте кто другой духом послабже, жилою потоньше, – ей-ей, не выдержал бы: закрыл глазки да лег на салазки… Да только не из таких князюшка-то наш! Нутром чуял: не тот нынче день, чтобы в праздности да неге полеживать. Тут так: не удержался за гриву – за хвост не удержишься… Куй, пока брызжет!

Спешившись у высокого боярского крыльца, князюшка оперся на окатистое надежное плечо Блуда Чадовича, постоял, перевел дух и лишь после этого поднялся, тяжело ступая, по лесенке с хитро выточенными перильцами.

– Кликнул? – устало спросил он, даже и личика не повернув в сторону боярина.

– Ждет… – почтительно молвил тот, поддерживая князюшку под локоток.

Когда подступили к горнице, за дверью кто-то взлепетал по-берендейски, но с греческим выговором:

– Цестны целовеки так не делают!.. Долзен – плати!..

Боярин распахнул дверь перед князем. Пол в горнице устелен был ковром, стол накрыт нарядной скатертью, на окнах – занавесы да наоконники, поставец сиял серебряной посудой. Красовались в тарелях [94] всевозможные яства, а в самой середке стола выгибала шею лебедь целая, нерушеная.

На лавке, промакивая тафьею выпуклую плешь, пригорюнился Лют Незнамыч, а перед ним метался, запальчиво взмахивая руками, смуглый изобиженный грек.

Вяло ответив на приветствия, князюшка сел за стол и принял из рук боярина полный кубок доброго вина. Выцедил, прищурив правое око, закусил заморской маслиной, поставил кубок, призадумался. Потом вскинул бровь и глянул на скукоженное личико розмысла.

– Вишь, как оно бывает-то, Лют Незнамыч… На смирного беду нанесет, а прыткий и сам набежит… Так что не помогло тебе смирение твое… Влез по уши – полезай и по маковку… На участке-то хоть спокойно?

– Куда там!.. – Розмысл с горечью махнул тафьей. – Вече [95] собирают, в доски железные бьют…

– А чего хотят?

– Да зябко молвить, чего хотят, – передернув плечиками, отвечал Лют Незнамыч. – Родислава Бутыча скинуть мыслят. А на место его Завида Хотеныча прочат…

– Разумно… – одобрил Столпосвят и мигнул боярину. Тот живо наполнил кубок.

– Да мало ли что разумно! – вскричал розмысл. – По Уставу Работ…

Князюшка поперхнулся и, проплеснув вино, грянул донышком в стол.

– По Уставу?.. – взревел он, да так, что из оконного переплета чуть стеклышки не посыпались. – Это по какому же уставу вы нас позавчера заморозками пожаловали? А сегодня и того чище – ночи лишили!.. Давно пора в шею гнать этого вашего хрыча Родислава Бутыча, пока он тут светопреставления нам не учинил! И правильно Завид Хотеныч сделал, что грамоту его разорвал! Ишь! Один дельный человек на всю преисподнюю – и того убрать норовят…

– Против главного розмысла – н-не пойду, – выговорил с запинкой бледный Лют Незнамыч.

– Не пойдес – плати, – тут же заявил чернявый. – Ми, греки – цестны целовеки…

– Да немыслимо сие! – возопил в отчаянии Лют Незнамыч. – О чем глаголишь, княже? Или грамоту царскую тебе еще не вручили?..

Столпосвят насупил брови и поднес кубок к улыбнувшимся устам.