– Что ты имеешь в виду? – с некоторой угрозой в голосе спросил сестру Витя.

– То самое! Я слышала, как вы тут про любовь говорили, поэтому вполне можете за меня перед Колей заступиться. Я его тоже, между прочим, люблю, не хуже вашего!

– Мы подумаем, – усмехнулся Витя и за руку вытащил Яну из Настиной комнаты.

Яна остановилась около портретов и залюбовалась изображенной на одном из них молодой женщиной, а Шереметьев сказал:

– Про кольцо мне все ясно, а вот как у Кольки серьги оказались, я что-то не очень понимаю. Неужели все-таки Настька дала? Может быть, ты знаешь?

– Понимаешь, Витя... Колька был в состоянии... аффекта... ну он так говорит...

– Чего-чего? – усмехнулся Шереметьев. – Эдак каждый вор может про себя сказать.

– Да не вор он... Дурак просто. Влюбленный дурак...

– В тебя?

– Ну и что, если так? Он хотел мне серьги подарить... чтобы я поверила, что он ко мне очень серьезно относится.

– Купить, значит, тебя чужим золотом хотел?

– Да, я согласна, что его поступок выглядит отвратительно, но... Ты вспомни, на какие я гадости пускалась... из-за Князева... Ты же меня простил!

– Ты – другое дело...

– Не другое, такое же. Я Кольку с пяти лет знаю. Он все это сделал по глупости. Наверное, в самом деле в состоянии аффекта...

– Как он сейф открыл? Неужели Настька код выдала? Тоже в состоянии аффекта была?

– Наверняка. Что, кстати, неудивительно. Наш Колька – парень видный! Ему запросто можно все выдать!

– Неужели? – насторожился Шереметьев. – Ты, значит, тоже ему... можешь все...

– Да ты что? Опять?! – перебила его Яна. – Не понимаю, почему твое магическое кольцо молчит и не помогает тебе отличить правду от лжи? Я сегодня уже сто раз сказала, как к тебе отношусь...

– А я, может быть, хочу еще раз услышать...

– Услышишь... Только когда мы от Анастасии подальше скроемся, а то она обязательно заявится в самый неподходящий момент. Кстати, с этим вашим кодом какая-то неувязка. Почему-то сейф легко открылся, когда Колька серьги брал, а когда хотел положить назад, у него ничего не получилось. Вы код сменили?

– Нет, не меняли.

– Это по-прежнему ваша фамилия?

Витя, странно улыбнувшись, согласно кивнул.

– Представь, Колька по-всякому набирал: и маленькими буквами, и заглавными, и даже задом наперед – ничего не получалось. Еще смеялся, что в обратном варианте мягкий знак выходит лишним. У вас, наверно, есть какой-то секрет?

– Он как раз в мягком знаке. Именно он и является лишним!

– Как это?

– Дело в том, что замок запрограммирован на две фамилии. В один день он срабатывает на одну, а в другой день – на вторую.

– А-а-а, вот в чем дело! А какая вторая фамилия? – Яна спросила и тут же спохватилась, что просит выдать семейную тайну. – Если нельзя, то не говори.

– Почему же нельзя? У меня от тебя нет секретов. Вторая фамилия – Шереметьев.

– Значит, Колька знал вторую. Ясно. А первая какая?

– А первая – Шереметев.

– Смеешься надо мной, да? – обиделась Яна.

– Не смеюсь. Шифром являются две фамилии. Одна – наша, а вторая – настоящего графа Шереметева, который Николай Петрович, 1751 года рождения.

– Ничего не понимаю, – помотала головой Яна. – У вас же одна фамилия...

– Не совсем. Я же сказал, что дело в мягком знаке. В фамилии Николая Петровича мягкий знак не писался.

– Почему?

– Откуда же я знаю? Не писался, и все тут.

– Почему же в вашей фамилии он есть? В документах неправильно написали? Напутали?

– Нет. Так всегда было. Это все папины шутки!

– То есть?

– То есть это он придумал игру в графов Шереметьевых. Никакие мы не графы. Один из папиных прадедов, кажется, купцом был, а с маминой стороны вообще все предки – крестьяне Саратовской губернии. Как говорится, от сохи.

– А как же портреты? Настя рассказывала, что из самого Останкина приезжали, из дворца-музея...

– Это все папин розыгрыш! Он однажды первого апреля маму так разыграл, а Настьке хочется верить, что мы настоящие графы. Портреты, правда, действительно настоящие, старинные. Папа их на каком-то аукционе купил.

– Так на них не ваши родственники?

– Нет, неизвестные нам люди. Но, знаешь, я уже так привык к ним, что мне они уже кажутся родственниками.

– А драгоценности?

– Они тоже настоящие и действительно фамильные, передаются по наследству. Только не графские.

– Да-а-а, – протянула Яна. – Жаль, что вы не «графья». Граф Виктор Шереметьев – красиво звучало бы!

– После того, как отец все это придумал, я много прочитал про Николая Петровича Шереметева, и, представь, мне тоже стало жаль, что мы не имеем к нему никакого отношения. Очень достойным был человеком. Не только очень богатым, но и очень образованным, просвещенным, любителем искусства.

Яна оглядела богатое убранство квартиры Шереметьевых и сказала:

– Ну, по нашим меркам, вы все равно живете, как «графья»!

– Ерунда все это. – Витя равнодушным взглядом окинул дорогую мебель, золоченые рамы и причудливые вазы. – Знаешь, что написал в своем завещании Николай Петрович? Я тебе процитирую, потому что выучил: «Во всем богатстве и пышности не находил я ничего утешительного и целебного для изнемогшей души моей. Помни, что житие человека кратко, весь блеск мира сего исчезает неминуемо».

– Как грустно. Кому он это писал?

– Сыну.

– Почему у него душа была изнемогшей?

– Потому что его любимая жена очень рано умерла. Ты должна помнить их историю! Он был женат на своей крепостной актрисе, которой, конечно, дал вольную, – на Прасковье Ивановне Ковалевой- Жемчуговой.

– Я помню, – сказала Яна.

Витя разжал кулак. На ладони сверкнул голубым пламенем чудесный сапфир. Яна осторожно двумя пальцами взяла кольцо и, затаив дыхание, надела его себе на палец. Оно оказалось ей почти впору, лишь чуть-чуть великовато. Как раз на вырост.

– Мне хочется верить своей бабушке, – серьезно сказал Витя.

– Мне тоже, – отозвалась Яна и счастливо улыбнулась. – Хотя... Настя Кольке говорила, что сапфир – камень монахинь.

– В той книге, о которой я тебе рассказывал, действительно так написано. Но я предлагаю верить не астрологии, а моей бабушке! Это же гораздо лучше!