все менее и менее ад- лергоопасен. Я спросила, аллергик ли его сестра, оказалось — нет. Тогда я красноречиво промолчала, давая психогейру возможность самому заметить полное отсутствие логики в его пассаже, но не тут- то было. Наоборот, он предложил смотаться в питомник вместо следующей встречи. А поговорим по дороге, в машине, сказал он. Старый козел. Хотя, с другой стороны, у меня же нет никакой аллергии.

Когда я дома, то постоянно ставлю диск, который мне подарил Кшиштоф. И как только предыдущая песня заканчивается, сама начинаю напевать следующую. Это же надо! Странно, что, когда ты одержим каким-то желанием, тебе совершенно понятна и близка одержимость другого, пусть даже по иному совсем поводу. Стремление Энтони стать женщиной оказалось созвучным моему стремлению умереть. Фразы, которые он поет, я воспринимаю нужным мне образом. Мой мозг как будто бы отторгает истинное содержание песен и конвертирует слова в другую валюту. Тоска, направленная в одну сторону, с такой же силой устремляется и в другую. Тоска пересохраняется, как файл в другом формате. Ничто не исчезает. Просто меняется кодировка. А объем и сила тоски остаются неизменными.

Была генеральная репетиция. Все прошло отлично, но завтра будет еще лучше. И с существенным дополнением в конце.

20 января

Так и не спала опять. Вздремнула под утро, но не уснула. Это мой последний день на земле, так что ничего страшного в недосыпе нет, боюсь только, как бы я не стала из-за этого хуже соображать. Самочувствие странное, я еще в большем смятении, чем обычно, так что остается только верить в правильность принятого решения, поскольку, когда я его принимала, я еще вполне была собой. Все утро я обмусоливала эту мысль и постановила, что буду действовать по задуманному сценарию. Еще решила не ходить в школу, а остаться дома: послушать музыку, прибраться и, может быть, сгонять потом в центр — покушать в «Маме Индии». Это любимый ресторан мамы с папой, к тому же он в двух шагах от школы. Я закажу себе курицу «тика масала виндалу». Жутко острая, но папа всегда брал только ее, а мы все откусывали по кусочку, и он потешался над нашими гримасами, когда мы хватали ртом воздух, нашаривая графин с водой. Отличное блюдо для последней трапезы. Отправила эсэмэску Констанции, что школу я прогуливаю, но приду задолго до спектакля.

Хочу сказать — и для меня это важно, — что я делаю так не ради того, чтобы привлечь к себе интерес и всех озадачить. Я долго обо всем этом думала. И понимаю, что это довершит трагедию моей семьи, но я не могу иначе. Со дня их гибели я ни от чего не получаю радости и чувствую, что и дальше будет так же, если не хуже. Это никому не в укор сказано. Ни друзья, ни родные пусть не угрызаются, что не были достаточно внимательны. Пусть примут все как данность и не думают, что, если бы они чаще заходили ко мне или звонили, все бы было иначе. Нет, иначе быть не могло. Это должно было случиться раньше или позже. Не сердитесь на меня.

За окном роскошная зима. Горы снега. Я просидела несколько часов, глядя на нее. И на Кшиштофа, который сгребает снег. По собственной инициативе. Все же он очень милый. Придется бедняге наверно возвращаться в Польшу. Но зато вернется с автомобилем. Семью, жену и детей пусть сам себе добывает. Я оставила конверт с письмом типа рекомендации, где я пишу, что он отличный работник, ответственный, исполнительный и вообще надежный человек. Я написала точно так, как написал бы папа. Один в один. А теперь я сяду в метро, доеду до Национального театра, пройду через Дворцовый парк, съем в «Маме Индии» курицу «тика масала виндалу» и умру.

Мама, папа и Том, я иду к вам.

Остальные, спасибо и прощайте.

3 февраля

Тут такие дела…

Даже не знаю, с чего начать.

Я жива. И это факт, зафиксированный медиками. Говорят, я была в отключке десять дней. Я живу. Ну, в общем, я не умерла под занавес спектакля. Мне хочется еще много чего написать, но, говорят, у меня голова не в порядке, теперь мне надо идти сканировать ее, а писать мне не разрешают. Чтобы не напрягаться, говорят они.

А еще мне предложили работу.

4 февраля

В следующий раз я куплю старорежимную простую веревку, без эластана, а не новомодное альпинистское снаряжение из специализированного магазина. По словам Констанции, случилось вот что: спрыгнув с книжного шкафа, я грохнулась об пол, опрокинулась на спину и стукнулась затылком об идиотскую наковальню, которую режиссер приволок на сцену в последний момент, потому что понял, что там не хватает именно наковальни. От удара я качнулась в другую сторону, ударилась о наковальню теперь уже левым виском, потеряла сознание и некоторое время так болталась, наискось вздернутая за шею, в полуметре от сцены, время от времени загребая по ней ногами. Сначала никто не среагировал даже. Зрители были шокированы, хотя многие решили, что так положено по сценарию, в общем, пока режиссер добежал до сцены, я была уже почти синяя и к тому же в коме из-за этих двух ударов головой.

Пока я была в отключке, журналисты оттянулись всласть. Это была первополосная новость во многих норвежских газетах, и за границей тоже откликнулись, насколько я понимаю. Я думала, что они деликатничают в случаях самоубийства, но оказалось, что попытка покончить с собой — это совсем другое дело, тем более такая до смешного пафосная. Если бы мой план удался, его бы годами обсуждали и мне бы, наверно, подражали, но раз моя затея провалилась, то теперь и сама попытка выглядит досадной оплошностью, чем-то неопасным и отчасти постыдным. В ней можно углядеть отчаянный крик о помощи, словно бы я искала, с кем поговорить, хотя в том-то и соль, что у меня вообще пропало желание разговаривать. Я уже наговорилась, и не надо мне ничьей помощи, я хотела исчезнуть — и все, но я не исчезла, а живу дальше и чувствую себя еще более озлобленной, черт бы подрал этих кретинов из альпинистского магазина, которые продали мне эту дурацкую эластичную веревку.

7 февраля

Вчера я выбросилась из окна больницы, но из-за тумана в голове не заметила, что по какой-то идиотской причине меня ночью перевезли с седьмого этажа на второй. Так что я мягко, как на шелковое одеяло, приземлилась в самый, видимо, большой в этом мире сугроб, и за мной тут же прибежали два легиона врачей и санитаров. Я должна была пообещать, что больше не буду, и я пообещала, а сама скрестила пальцы, потому что я им соврала. Разве мне можно верить?

8 февраля

Видимо, они не могут упечь меня в психушку без моего желания, хотя у них руки так и чешутся, но они вынуждены спросить моего согласия, потому что я выгляжу слишком нормальной, говорят они, я недостаточно сумасшедшая и к тому же дееспособная. Тоже мне открытие, ясно, что я нормальная, это мир свихнулся, ну какое ему, казалось бы, дело, что кто-то больше не желает жить, что в этом ненормального, скажите на милость? Поэтому, когда они спрашивают, не хочу ли я после выписки из больницы на несколько дней лечь понаблюдаться за умственным статусом, я, естественно, отвечаю нет. И они еще утром говорили, что теперь психогейр придет поговорить на эту тему, но я уверена, что этот зануда будет опять уговаривать меня завести собаку. Здесь все меняются в лице, когда начинают со мной разговаривать, до того им меня жалко. Для них я очаровательная девчушка, на которую обрушилось такое огромное горе, что оно кажется непреодолимым, но это не так, говорят они мне, немного потерпи, время лечит все. Слышать такое в больнице вдвойне абсурдно, медики лучше других знают, что время не в состоянии вылечить все раны, некоторые — да, лечит, согласна, но далеко не все, от некоторых ран, и внутренних и внешних, люди умирают, и в больнице раны смертельные встречаются

Вы читаете Мулей
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату