отношение Карамзина к гибели Радищева, поскольку, как нам кажется, оно отразилось в трактовке этого события Пушкиным.
Как обстоятельства, так и причины этого трагического происшествия остаются до сих пор весьма неясны[681]. Все известные нам объяснения современников мало убедительны и — что важнее всего — явно тенденциозны. Мы не беремся предлагать каких-либо новых толкований. Постараемся лишь в какой-то мере восстановить общественное впечатление от трагического события 12 сентября 1802 г.
Гибель А. Н. Радищева, крупнейшего русского писателя, автора прославленного на всю Россию «Путешествия», не могла не произвести глубокого впечатления на современников. П. А. Радищев вспоминал, что через час после отравления его отца «весть об этом несчастном происшествии уже разнеслась по городу»[682]. Достигла она и дворца. Присылка Александром I к одру умирающего писателя доверенного лейб-медика Вилье также не является фактором заурядным: из всех русских писателей эпохи Александра I только лично близкий царю Карамзин был удостоен такого внимания. В данном случае политический смысл лицемерного жеста царя ясен: видимостью милостивого участия он хотел предотвратить возможность истолкования поступка Радищева как акта протеста. Вместе с тем были приняты меры и к предотвращению широкой огласки события 12 сентября 1802 г. Это видно из официальной переписки тех дней, опубликованной Сухомлиновым в его монографии «Радищев»: «В журнале комиссии 16 сентября 1802 г. записано: «По отношению служащего в оной губернского секретаря Николая Радищева, коим показывая, что родитель его, оной комиссии член Александр Радищев, сего сентября 12 дня быв болен, умер. Уже эта запись содержит сознательное искажение фактов, так как в письме Н. А. Радищева, на которое ссылается журнал, никаких указаний на болезнь как причину смерти нет. Сын писал, что «коллежский советник и кавалер Александр Николаевич Радищев волею Божиею скончался»»[683]. Совсем откровенное искажение фактов содержит приводимая Сухомлиновым запись в ведомости церкви Воскресенья Христова на Волковом кладбище от 13 сентября 1802 г. «Коллегии советник АлександрРадищев; пятидесяти лет; умер
Если мы учтем это обстоятельство, то станет ясно, что скудное количество откликов на гибель Радищева отнюдь не может рассматриваться как показатель равнодушия современников к этому событию. Само молчание было тенденциозным, так как в данном случае соответствовало видам правительства. Можно назвать целый ряд свидетельств подобного рода. Так, например, митрополит Евгений в своем словаре писателей, касаясь интересующего нас периода жизни Радищева, утверждал, что автор «Путешествия» «сослан был в Казань (!)», а потом «частно» занимался «разными сочинениями до кончины своей (курсив мой. — Ю. Л.), случившейся в 1802 г.»[686], то есть уже с этого времени вокруг имени Радищева начал создаваться заговор молчания.
Кроме откликов такого типа, можно указать еще две группы оценок: резко-отрицательные и восторженные.
Среди враждебно-полемических откликов на смерть Радищева особое место занимает статья, помещенная Карамзиным в «Вестнике Европы». Она является интересным свидетельством борьбы Карамзина с идеями и личным обаянием автора «Путешествия из Петербурга в Москву».
Ввиду значительного интереса этого документа, приводим его полностью.
О самоубийстве[687]
В Париже недавно вышла книга под титулом: «Разговоры о самоубийстве». Г. Гильон, автор сего полезного сочинения (говорит Гж. Жанлис в своем журнале), взял за эпиграф три строки из приказа, отданного первым консулом 22 флореаля: «Предаваться горести без сопротивления, убивать себя, чтобы избежать ее, есть оставлять поле сражения без лавры победы». Какую силу должны иметь сии прекрасные слова, когда Бонапарте говорит их! Какой философ дерзнет называть самоубийство героическим действием, если первый консул признает его малодушным? Писатели-филантропы исполняют священную должность, восставая против софистов, развратителей народа, но одни герои могут ознаменовать стыдом некоторые дела, служащие иногда предметом удивления. Их мнение должно быть оракулом. Единственная дань признательности, достойная благотворителей человечества, состоит в том, чтобы способствовать им в добре и следовать за ними на славных путях добродетели.
В книге Г. Гильона много прекрасных чувств и рассуждений. Жаль только, что автор мало пользовался историею; он мог бы доказать ею: 1) что те немногие из великих мужей древности, которые убивали себя, следовали единственно движению совершенного отчаяния или порочного самолюбия; что мудрые современники осуждали их, и что сии самоубийства имели гибельные следствия для отечества; 2) что самоубийцы и в древние и в новые времена были почти все или злодеи, или развратные люди, без правил, или юноши, ослепленные страстию; 3) что книги, в которых оправдывается самоубийство, умножали число сих преступников. Несчастный, ненавидя жизнь, легко решится умертвить себя, когда писатели, им уважаемые, хвалят такое дело. Я расскажу здесь примечания достойный анекдот, который доказывает сие бедственное влияние.
Бодчель, остроумный английский писатель, был родственник славного Аддисона. Он вместе с ним издавал «Зрителя» и другие журналы. Все пьесы, означенные в «Зрителе» буквою X, его сочинения. Аддиссон старался обогатить Бодчеля, но он мотал, разорился после Аддиссоновой смерти и бросился, наконец, в Темзу, оставив в комнате своей следующую записку: What Cato did and Addisson approv'd cannot be wrong; то есть: «что сделал Катон и Аддиссон оправдывал, то не может быть дурно». Известно, что Аддиссон сочинил трагедию «Смерть Катонову». Автор столь нравоучительный не оправдал бы самоубийства в христианине, но дозволил себе хвалить его в Катоне, и прекрасный монолог: II must be so… Plato, thou reasonft well, избавил несчастного Бодчеля от угрызения совести, которое могло бы спасти его от самоубийства. Хорошие авторы! думайте о следствиях, что вы пишете!
Статья представляет собой перевод из 15-го тома парижского журнала м-м Жанлис «Новая библиотека романов» (Nouvelle biblioteque des romans[688]) и является рецензией на книгу «мароккского епископа» Гильона[689]. Несмотря на сравнительную точность перевода, знакомство с принципами подбора и редактирования материала Карамзиным заставляет нас искать в ней отклики на какие-то события и идеи, волновавшие русское общество тех дней.
Редакторский подбор статей «Вестника» обладал определенной, строго выраженной целенаправленностью. Все печатаемые в журнале материалы отвечали определенным сторонам программы издателя и являлись результатом стремления Карамзина высказать свое отношение либо к какой-нибудь политической проблеме, либо к конкретному событию общественной жизни.
Анализ материала позволяет предполагать, что в данном случае перед нами — второй случай.
Прежде всего, необходимо произвести сравнение статьи с подлинником, что позволяет обнаружить некоторые характерные отклонения. Если Жанлис, когда она писала: «Quel prilosoph-homme on femme osera dire desormais que le suiside est une acte sublime», имела в виду совершенно определенного адресата — м-м де Сталь, то адресат русского перевода был, вероятно, не менее определенен и упоминание о женщине- философе вычеркнуто переводчиком. Интересно и другое изменение. Фраза оригинала, заостренная против «любовного» самоубийства, была переведена так, что теряла свой специфический характер, а это нацеливало всю статью только против часто встречающегося в литературе XVIII в. самоубийства по политическим мотивам. Во фразе: «Presque tous les suisides, furent de scelerats atroces ou <…> enfin de jeuns
