XVI–XVII — Содержание строф определено сочетанием свадебных образов с представлением об изнаночном, вывернутом дьявольском мире, в котором находится Татьяна во сне. Во-первых, свадьба эта — одновременно и похороны: «За дверью крик и звон стакана, Как на больших похоронах» (V, XVI, 3–4). Во-вторых, это дьявольская свадьба, и поэтому весь обряд совершается «навыворот». В обычной свадьбе приезжает жених, он входит в горницу вслед за «дружкой».

В горнице вдоль по скамейкам сидят гости. Вошедший (как правило, это дружка) обращается к сидящим:

Гости отвечают: Мать Пресвятая Богородица! Дружка молится, потом спрашивает:

Гости отвечают: Леонтий Павлович! (Смирнов А. Песни крестьян Владимирской и Костромской губерний. М., 1847, с. 129–130 и 179–180).

Во сне Татьяны все происходит противоположным образом: прибывает в дом невеста (дом этот не обычный, а «лесной», т. е. «антидом», противоположность дому), войдя, она также застает сидящих вдоль стен на лавках, но это не «гости милосердые», а лесная нечисть. Возглавляющий их Хозяин оказывается предметом любви героини. Описание нечистой силы («шайки домовых») подчинено распространенному в культуре и иконографии средних веков и в романтической литературе изображению нечистой силы как соединению несоединимых деталей и предметов. Ср. в вариантах «Вия» Гоголя: «Он увидел вдруг такое множество отвратительных крыл, ног и членов, каких не в силах бы был разобрать обхваченный ужасом наблюдатель! Выше всех возвышалось странное существо в виде правильной пирамиды, покрытое слизью. Вместо ног у него было внизу с одной стороны половина челюсти, с другой — другая; вверху, на самой верхушке этой пирамиды, высовывался беспрестанно длинный язык и беспрерывно ломался на все стороны. На противоположном крылосе уселось белое, широкое, с какими-то отвисшими до полу белыми мешками, вместо ног; вместо рук, ушей, глаз висели такие же белые мешки. Немного далее возвышалось какое-то черное, все покрытое чешуею, со множеством тонких рук, сложенных на груди, и вместо головы вверху у него была синяя человеческая рука. Огромный, величиною почти с слона, таракан остановился у дверей и просунул свои усы» (Гоголь Н. В., Полн. собр. соч., т. II М.-Л., 1937, с. 574). О сходстве пушкинской «шайки домовых» с образами русской лубочной картинки «Бесы искушают св. Антония» и картины Иеронима Босха на ту же тему см.: Боцяновский В. Ф. Незамеченное у Пушкина. — «Вестник литературы», 1921, № 6–7. Интересно указание, что копия с картины Мурильо на тот же сюжет находилась в Михайловском (Бродский, 236). П, бесспорно, известно было описание нечистой силы у Чулкова: «Вся комната наполнилась дьяволами различного вида. Иные имели рост исполинский, и потолок трещал, когда они умещались в комнате; другие были так малы, как воробьи и жуки с крыльями, без крыльев, с рогами, комолые, многоголовые, безголовые» (цит. по: Сиповский В. В. Пушкин, жизнь и творчество. СПб., 1907, с. 470). В повести Ж. Казота «Влюбленный дьявол» бес является в образе отвратительного верблюда, во второй части книги Ж. Сталь «О Германии» (в пересказе «Фауста») П мог встретить в описании вальпургиевой ночи «полуобезьяну-полукошку». В поэме Г. Каменева «Громвал» читаем:

П уже знал в это время романтический сон Софьи из «Горя от ума»:

Б. В. Томашевский опубликовал замечания и поправки П на чистых листах, вплетенных в подготавливавшийся им для отдельного издания экземпляр первой части романа (гл. I–VI). Здесь встречаем рисунок к строфе XVII пятой главы — скачущая мельница, череп на гусиной шее и проч. (см.: Пушкин, Временник, 2, вклейка между с. 8 и 9). Можно отметить, что такое изображение нечистой силы имеет западноевропейское происхождение и не поддерживается русской иконографией и фольклорными русскими текстами.