«дезабилье» («утренний убор»), в котором выходили к завтраку, виделись с домашними или близкими друзьями. Утренний туалет для женщины заключался в платьях особого покроя. Дезабилье столичных модниц могло состоять из дорогих парижских туалетов нарочито небрежного вида. Утренний убор провинциальной барышни состоял из простенького платья домашнего покроя, широких «покойных кофт» и пр. В утреннем уборе дама считалась неодетой. К обеду полагалось «одеваться», т. е. менять туалет. Вечером в городе при выезде в театр или на бал, в деревне в праздник надевались вечерние туалеты. «С утра одета» — психологическая деталь, раскрывающая напряженность ожидания Татьяной приезда Онегина. См. об этом: Маймин Е. А. Опыты литературного анализа. М., 1972, с. 15.
12 — Да, видно, почта задержала. — Почтовая корреспонденция отправлялась два раза в неделю, в т. н. почтовые дни, когда, как правило, писали письма. Тогда же приходила корреспонденция.
13-14 — Татьяна потупила взор… — В разговоре о том, что Онегин задержался из-за почты, Татьяна увидала намек на свое письмо.
Песня девушек
Введенная в текст нестрофическая «Песня девушек» представляет второй, после письма Татьяны, «человеческий документ», вмонтированный в роман. Песня также говорит о любви (в первом варианте — трагической, однако, в дальнейшем для большего контраста П заменил его сюжетом счастливой любви), но вносит при этом совершенно новую, фольклорную точку зрения, что являлось антитезой не только письму Татьяны, но и словам няни («Мы не слыхали про любовь» — III, XVIII, 2). В первоначальном замысле П полагал дать такой текст песни:
Вышла Дуня на дорогу Помолившись богу Дуня плачет, завывает Друга провожает Друг поехал на чужбину Дальнюю сторонку Ох уж эта мне чужбина Горькая кручина! На чужбине молодицы, Красные девицы, Осталась я молодая Горькою вдовицей Вспомяни меня младую Аль я приревную Вспомяни меня заочно Хоть и не нарочно (VI, 329–330). Оба текста «Песни девушек» являются творчеством П, хотя и навеяны фольклорными впечатлениями Михайловского. Однако для автора существенно уверить читателя в их подлинности.
Сменив первый вариант «Песни девушек» вторым, П отдал предпочтение образцу свадебной лирики, что тесно связано со смыслом фольклорной символики в последующих главах. «Песня девушек» ориентирована на, видимо, известные П свадебные песни с символикой жениха — «вишенья» — и невесты «ягоды».
Из саду в сад путь-дороженька лежит, Из зелена тут и проторена. Кто эту дорожку прошел-проторил? Проторил дорожку Иванович Алексей — Ягода Марья, куда пошла? — Вишенье Алексей, в лес по ягоды. — Ягода Марья, во что будешь брать? — Вишенье Алексей, в твою шапоцку. — Ягода Марья, кому поднесешь? — Вишенье Алексей, твоему батюшку. — Ягода Марья, поклонишься ли? — Вишенье Алексей — до пояску. (Колпакова Н. Свадебный обряд на р. Пинеге. «Крестьянское искусство СССР», т. 2. Л., 1928, с. 158). Включение песни в текст EO имеет двойную мотивировку. Упоминание ягод связывает ее с бытовой ситуацией — сбором крепостными девушками ягод в помещичьем саду, символическое же значение мотива связывает эпизод с переживаниями героини.
XLI, 5–6 — Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени…
Сгущенно-романтическая стилистика этих стихов вводит в текст «точку зрения» Татьяны. Следующий далее резкий стилистический слом — переход к демонстративно-фамильярной авторской речи — подчеркивает этот эффект, заставляя предполагать существование третьей позиции, возвышающейся над обоими стилями.
13-14 — И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.
Реминисценция заключительных стихов 4-й песни «Орлеанской девственницы» Вольтера:
Но мне пора, читатель, отдохнуть, Мне предстоит еще немалый путь (Вольтер. Орлеанская девственница. Пер. под ред. М. Л. Лозинского. М., 1971, с. 81). Нарисовав картину, полную бытового и психологического правдоподобия, П не только «подсветил» ее двумя противоположными точками зрения, фольклорной в песне девушек и романтической, принадлежащей героине («блистая взорами», «подобен грозной тени»), но и завершил главу резким стилистическим переходом к условной манере шутливого повествования в духе иронической поэзии эпохи барокко (концовка Вольтера, вероятно, восходит к заключительным стихам III песни «Неистового
