отданное. А коли Петр давал обет Богу через священника, то священник, отслужив молебен, может и снять...

Ввязалась в судьбу Стеши и Фильки мать-игуменья монастыря. Во-первых, дело касалось ее любимой воспитанницы-послушницы, а во-вторых, честь монастыря ей дорога, потому что из-за обета может пострадать много невинных людей. Каким образом, поинтересовался Петр. Мать-игуменья намекнула, что все чересчур серьезно, и обет надо, причем срочно, забирать обратно. Иного выхода она не видит. Петр наконец-то докумекал, на что намекала мать-игуменья, рассвирепел так, что тотчас же кинулся искать Стешу, чтобы собственными отцовскими руками задушить. Мать-игуменья остановила его мудрым словом: «Стешу ты задушить можешь, а молву тоже сможешь задушить?.. Не лучше ли без шума, по-доброму уладить дело?..» Выход намечался только один: взять обратно обет, забрать Стешу домой и ждать сватов от молокососа-разбойника Фильки Миронова. Вот до какого позора дожил старый казак, георгиевский кавалер!..

А дома, когда разбойник Филька Миронов рассказал о случившемся матери, то все более или менее обошлось благополучно, только она по бабьей привычке всплакнула немножко, но согласилась на женитьбу сына А вот отец, Козьма Фролович, в такую пришел ярость, что дело дошло до рукопашной.

– Отец! – крикнул Филька, – Поднимать руку на офицера не позволю!.. Правда, будущего, – тише добавил он.

Козьма Фролович остолбенел:

– Ты – офицер?! Да из тебя простого, путевого казака не выйдет, коли ты, молокосос, с пеленками связываешься.

– Буду офицером!

– Тогда женись, черт с тобой! Но помни, что сказал.

– Не забуду.

А потом была свадьба, о которой, кажется, еще и сейчас вспоминают старожилы... Да и вообще, знают ли люди, что такое свадьба донского казака?! Одних только кушаний до тридцати готовят...

Громыхнула откидная створка в железной двери камеры, и в ней возникла алюминиевая тарелка с тюремной баландой. Филипп Козьмич Миронов, хотя и объявил смертельную голодовку и надзиратели о том знали, но все-таки миска или тарелка методично появлялись в ненавистном окошке. «Не буду!.. Не буду!..» – кричало и протестовало все в нем. «Не буду есть!.. Пусть все знают, что командарм Второй Конной армии, пушки которой возвестили миру об окончании гражданской войны в России, умирает голодной смертью... Не буду!.. Лучше умереть с голода, чем жить опозоренным!.. Умереть в тюрьме как изменник Родины, о... о... – Филипп Козьмич застонал и ухватил голову руками: – Только бы не сойти с ума...» – думал он непрестанно и старался жить отдельной от окружающей обстановки жизнью. Это, наверное, и спасало его от сумасшествия. Когда уж совсем становилось невмоготу и жестокая действительность начинала засасывать его в трясину, он яростно сопротивлялся и невероятным усилием воли уводил себя в воспоминания о прошедшей, хотя и тяжелой жизни. Теперь она казалась светлой и прекрасной...

Но сейчас глаза его приоткрылись и сквозь стиснутые руки он увидел, как от баланды поднимается пар. Даже привстал и неожиданно для себя подумал: «Что она, горячая, что ли?..» И такой показалась она соблазнительной, что невольно потекли слюни и закружилась голова: «Вот бы горячей баландочки хлебнуть...» Но он тут же с возмущением отбросил даже саму мысль об этом – какой стыд... Других ты звал на смерть, а сам не можешь достойно умереть?.. Да, он звал на смертный бой, но и сам кидался в него, и был таким же не защищенным от пули-дуры, как любой рядовой солдат. Да и притом в бою смерть не страшна: миг – и тебя нет! Останется только память о подвиге и чести. А как быть, если ты всю жизнь был верен чести и предан Родине до последней кровиночки, – а она, Родина, объявила тебя изменником и заточила в каменный мешок? Может ли душа порядочного человека выдержать кощунственное надругательство? И гордый, талантливый, отчаянной храбрости командарм Второй Конной армии теперь мечтает о тарелке тюремной баланды!.. Нет! Стоп! Остановись! Остановись, если ты человек. Ведь человеку полезно хоть изредка напоминать, что он – человек! А человек все может!.. Все зависит от его возможностей. Была пора, когда он, Миронов, как говорится, нос воротил от самых разных яств, а теперь возмечтал о баланде. Да плесни из этой тарелки на бешеную собаку, так у нее шерсть облезет!..

От такого предположения у Филиппа Козьмича даже губы потянулись в сторону и изобразили что-то хотя и отдаленно, но напоминающее усмешку. Да, сложен мир человека, особенно его желания. И эта вечная, непрекращающаяся жажда удовлетворения этих самых желаний. А выходит, все очень даже просто – все в возможностях человека. Потерпи или приблизь их – и благодать наступит? Поживем – увидим. Верна восточная мудрость: ничто не гложет нервную систему так, как противоречие между желаниями и возможностями. Вот ведь в тюрьме желания и возможности сузились до тарелки вожделенно-жалкой похлебки...

Желания-то сузились, вернее, сузились возможности, по и от исполнения суженного стало дальше. И потом – не маленький, может и потерпеть. Уж куда как не маленький. А есть ли у человека возраст? Почему взрослому без конца твердят осуждающе: «Ты как маленький... Ты как несмышленый... Ну чисто ребенок...» Будто быть маленьким – позорно. А вот быстрее повзрослеть, на что особого труда не надо, это что-то вроде доблести или героического деяния. А ведь раннее, преждевременное прощание с детством- малолетством – это же страшно. Это равносильно расставанию с миром, с жизнью. Только многие этого не осознают, да так заскорузлыми, как старые, никому не нужные пеньки в лесу, и живут, неприметно уходя в небытие. Не поняв, зачем приходил, зачем торопился отталкивать от себя прекрасный мир детства.

Велик тот человек, кто детство свое пронесет до самого конца. Потому что только в детстве он – человек, бесхитростный, нерасчетливый, не запасливый, влюбленный и чистый, как сама природа.

Так на чем он остановился? На прощании с детством и юностью?.. И на сборах в дорогу, чтобы вовремя прибыть к месту исполнения своих обязанностей помощника инспектора рыбнадзора в гирлах Дона. А с молодостью, стало быть, покончено? А водить лошадей в ночное, переживать романтичные, таинственные приключения вплоть до встречи с домовым?.. Забавы хуторской и станичной молодежи – ведь он был непременным участником всех выдумок?.. Игра в шар на льду?.. Ладно, как-нибудь в другой раз, успокоил сам себя Филипп Козьмич. А рыбная ловля?.. Ну, этого добра хватит на новой должности. Итак, погружаемся мыслью в гирлы Дона?.. С чего начать? С бытовых дел? Это неинтересно. Как начинал ловить не рыбу, а браконьеров?.. Откровенно надо признать, эти сцены захватывающие, но ничего ценного, познавательного с собою не несут, за исключением всегдашней опасности для жизни, на что он не дюже-то и обращал внимание. Потому что считал такой образ существования для себя нормальным и естественным. А вот такой факт, наверное, представляет хоть и несколько юмористический, по все же интерес – браконьеры в конце концов Миронова... полюбили. Вот курам смех! Да-да, полюбили – за справедливость и еще за то, что никому не жаловался, сплетен-небылиц про них не распространял и не передавал для наказания по начальству. И пошла про Миронова молва, что он – правильный человек.

Осмотревшись на новом месте, Миронов, к удивлению своему, обнаружил, что мало знал или совсем не представлял жизни низовых казаков. Ведь он казак верховой станицы Усть-Медведицкой и страшно гордился