преобладает, во-первых, отвлеченное значение вместо персонификации, а во-вторых, значение это здесь расширяется и далеко уходит за пределы только 'смерти' или 'гибели'. Что же касается термина aisa, то в 'Илиаде' из 25 текстов 8-10 содержит значение 'смерти', в 'Одиссее' же из 16 текстов с тем же значением — 3–6. Таким образом, значение термина aisa эволюционирует у Гомера в том же направлении, что и moira.42) Термины morsimos, morimos и aisimos означают 'роковой' и содержат те же оттенки значения. В связи с отражением у Гомера разных периодов мифологии судьбы отметим, что работа Э. Лейтцке 'Мойра и божества в древнегреческом эпосе' (1930) представляет собою шаг назад в сравнении с работами Э. Хедена (1912) и П. Кауэра (19213). Лейтцке собрал огромный текстовой материал по данным вопросам из Гомера, Гесиода и гомеровских гимнов и большею частью весьма убедительно выясняет значение каждого относящегося сюда термина: мойра, айса, потмос, даймон, неопределенный бог и др. Большинство этих терминов у него удачно сгруппировано и позволяет быстро обозреть большое количество текстов. Тем не менее, подводя итоги своему исследованию по Гомеру (страница 56–65), он оставляет всю гомеровскую путаницу в терминологии судьбы в ее чистом виде и не старается объяснить ее путем какого-либо систематического разбора или исторически.

Только исторический анализ может внести в гомеровскую тер минологию судьбы необходимую ясность. У Лейтцке весь этот терминологический хаос остается без всякого исторического освещения, и потому работа его не может претендовать на до статочное разрешение всей этой трудной проблемы.

Эстетическую идею и исторические напластования в гомеровском представлении судьбы необходимо объединить в одно целое. Если анализ судьбы у Гомера с эстетической точки зрения привел нас к гомеровской абсолютизации внешней и непосредственной видимости, то анализ исторических напластований в представлениях о судьбе приводит теперь к установлению у Гомера разных типов отношения к действительности. И если началось это отношение с абсолютной мифологии и полного подчинения человека судьбе, то кончилось оно освобождением человека от общинно-родовых авторитетов, т. е. освобождением его от безусловной власти мифа и судьбы и кануном греческой, уже вполне светской натурфилософии.

Судьба, следовательно, у Гомера не только есть сама же действительность, но вместе с этой действительностью имеет также и свою историю. Таким образом, в результате анализа исторических напластований в представлении Гомера о судьбе мы получаем более широкое учение о судьбе, настолько широкое, что оно делает возможным любую самостоятельность человеческого индивидуума и человеческого общества, вплоть до полного освобождения и гуманистически-цивилизаторской независимости свободного мышления вообще. В заключение приведем замечательное высказывание Белинского о судьбе у Гомера, которое поражает своей большой проницательностью и весьма отчетливым сознанием связи эпического стиля с реалистическим пониманием судьбы. Белинский пишет: 'Что же такое эта 'судьба', которой трепещут люди и которой беспрекословно повинуются сами боги? Это понятие греков о том, что мы, новейшие, называем разумной необходимостью, законами действительности, соотношением между причинами и следствием, словом, — объективное действие, которое развивается и идет себе, движимое внутреннею силой своей разумности, подобно паровой машине, — идет не останавливаясь и не совращаясь с пути, встречается ли ей человек, которого она может раздавить, или каменный утес, о который она сама может разбиться'. Гомеровское воззрение на судьбу есть первая в истории материалистическая философия.

Подведем некоторые итоги.

1. Мифология. Художественная действительность у Гомера есть отражение и переработка общинно- родовой эпохи. Но последняя, желая объяснить природу и мир, переносит на них наиболее понятные в то время общинно-родовые отношения, в результате чего и возникает мифологическое понимание действительности. Следовательно, художественная действительность у Гомера есть мифология.

2. Эпос. Общинно-родовая формация есть первобытный и стихийный коллективизм, в котором отдельный индивидуум еще не живет самостоятельной жизнью. Но действительность, в которой все индивидуальное живет только общими закономерностями жизни, есть эпос. Следовательно, художественная действительность у Гомера — эпическая.

3. Героика. Общинно-родовая формация имела свою длинную историю. Какой же ее период нашел у Гомера свое преимущественное отражение? Период, когда личность достаточно выросла, чтобы сравняться со своим родоплеменным коллективом и жить с ним общей жизнью, но уже на основе разумно-волевого согласования с этим коллективом. Другими словами, личность здесь становится героем, который беззаветно предан своему народу и является его постоянным защитником и организатором. Следовательно, художественная действительность у Гомера есть героический век.

4. Поэтизация труда и быта. Поскольку художественная действительность у Гомера носит эпически- героический характер, она несет на себе все особенности эпически-героического мировоззрения и прежде всего его постоянную торжественность и наивность, его любовь к обстоятельному изображению мелочей, но в то же время их трактование возвышенным образом, так что они уже перестают быть мелочами. Это особенно бросается в глаза при изображении Гомером трудовой деятельности. Она у него большею частью лишена всякого прозаизма, всегда опоэтизирована и всегда создается высококачественный художественный продукт, который обязательно имеет и вполне производственное, вполне практическое значение и в то же время всегда настолько прекрасен, что заставляет любоваться им независимо от его утилитарного назначения. Все сказанное о труде можно отнести и к изображению быта. Следовательно, художественная действительность у Гомера есть не просто героический век, но тем самым она есть еще и постоянное стремление к опоэтизации труда и быта.

5. Гуманистически-цивилизаторская тенденция. Но Гомер — не только героический век. Завершение поэм Гомера относится к периоду разложения общинно-родовой формации и происходило накануне перехода от доклассового общества уже к классовой, а именно рабовладельческой цивилизации. Это значит, что Гомер уже подвергает своей сознательной рефлексии весь общинно-родовой строй, который является для него отнюдь не такой средой, в которой он жил бы совершенно непосредственно и наивно, но является предметом то эстетического любования, то критического рассмотрения, а то и прямой оппозиции. Следовательно, художественная действительность у Гомера — результат гуманистически-цивилизаторской рефлексии.

6. Ретроспективно-резюмирующая точка зрения. Находясь на грани двух огромных социально- исторических периодов, Гомер имеет возможность привлекать любые материалы из любых периодов уходящей в прошлое общинно-родовой формации. И так как ни с одним из этих периодов он уже не связан кровным образом, он может эти материалы соединять любым способом. Кроме того, у Гомера не может быть научного подхода к различению разных периодов общинно-родовой истории: материалы этих периодов он комбинирует самым причудливым образом, беря их то из фетишистски-анимистической старины, то из развитого героического века, то из периода общинно-родового разложения. Это значит, что художественная действительность у Гомера есть результат его ретроспективно-резюмирующего отношения к любым периодам общинно-родового развития.

7. Общая формула художественной действительности. Итак, художественная действительность у Гомера есть эпически-героическая мифология накануне рабовладельческой цивилизации с ретроспективно- резюмирующим и критическим изображением самых разнообразных периодов общинно-родового развития.

8. Отдельные области художественной действительности. Области эти, если рассматривать действительность снизу доверху, суть природа, общество (включая трудовую, бытовую и художественную деятельность), боги и судьба. В каждой такой области, согласно вышесказанному, можно наблюдать у Гомера многочисленные рудименты и седой старины с ее фетишизмом, анимизмом, демонизмом и