жизни. — Следует пауза, и потом он смотрит мне в глаза. — К тому же ты мой лучший друг, а у меня никогда не было лучшего друга.

— У меня тоже, — говорю я.

— Вы еще обнимитесь, — иронизирует Шестая. Мы с Сэмом смеемся.

Мое лицо все еще на экране. Телевидение показывает фотографию, которую сделала Сара в мой самый первый день в школе, в день, когда мы впервые встретились. У меня неуклюжий и неловкий вид.

Правая сторона экрана теперь заполнена небольшими фотографиями пятерых людей, в убийстве которых нас обвиняют: это трое учителей, тренер мужской баскетбольной команды и школьный уборщик. Потом появляются кадры разрушенной школы. Она действительно разрушена — от правой части здания осталась лишь куча развалин. Потом следуют интервью с жителями Парадайза, и последней появляется мама Сэма. Она плачет и, глядя прямо в камеру, отчаянно умоляет «похитителей»: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, верните мне моего ребенка живым и здоровым». Я уверен, что у Сэма от этих слов внутри что-то переворачивается.

Следом идут сцены похорон на прошлой неделе и траурного зажигания свечей. На экране промелькнуло лицо Сары, она держит свечу, и по ее щекам текут слезы. У меня подступает комок к горлу. Я бы все отдал, чтобы только набрать ее номер и услышать ее голос. Я страдаю при мысли, каково ей сейчас приходится. Видео, показывающее, как мы покидаем горящий дом Марка — с этого видео все и началось, — выплеснулось в Интернет. Меня обвиняли в этом пожаре, но Марк поклялся, что я был ни при чем, хотя если бы использовал меня как козла отпущения, то снял бы все подозрения с себя.

Когда мы покинули Огайо, разрушенную школу сначала отнесли на счет случайного торнадо. Но потом спасатели прочесали развалины и сразу обнаружили все пять трупов: они лежали в нетронутой битвой комнате на равном расстоянии друг от друга — и без единой раны. Аутопсия показала, что они умерли от естественных причин, не было ни травм, ни каких-либо следов наркотиков. Кто знает, как все было на самом деле. Когда один из репортеров услышал, что я выпрыгнул из окна директорского кабинета и бежал из школы, а потом мы с Генри пропали, он написал статью, в которой во всем обвинил нас. Остальные с готовностью подхватили идею. А когда недавно обнаружили нелегальную аппаратуру Генри и несколько оставленных им фальшивых документов, общественное возмущение только возросло.

— Теперь нам надо быть очень осторожными, — говорит Шестая, сидя у стены.

— Еще осторожнее, чем сейчас, когда мы торчим в номере убогого мотеля с задернутыми шторами? — спрашиваю я.

Шестая возвращается к окну, чуть отодвигает одну из штор и выглядывает. Пол рассекает луч солнечного света.

— Солнце зайдет через три часа. Давайте уедем, как стемнеет.

— Слава богу, — говорит Сэм. — Сегодня будет метеоритный дождь, и мы сможем его увидеть, если поедем на юг. К тому же, если я еще минуту пробуду в этом грязном номере, я просто свихнусь.

— Сэм, ты свихнулся, еще когда мы впервые встретились, — шучу я. Он бросает в меня подушку, которую я отбиваю, не поднимая руки. При помощи телекинеза я кручу подушку в воздухе, а потом швыряю ее, как ракету, в телевизор, и он гаснет.

Я знаю, что Шестая права, и нам надо двигаться. Но я удручен. Кажется, что пути не видно конца, что нет такого места, где мы были бы в безопасности. С краю на кровати, согревая мне ноги, лежит Берни Косар, который, по-моему, ни разу не отходил от меня с тех пор, как мы покинули Огайо. Он открывает глаза, зевает и потягивается. Он смотрит на меня и при помощи телепатии дает понять, что тоже чувствует себя лучше. Почти все маленькие раны, которые покрывали его тело, затянулись, и большие тоже успешно залечиваются. У него наложена шина на сломанной передней лапе, и еще несколько недель он будет хромать, но на вид почти как прежний. Он слегка виляет хвостом и кладет лапу мне на ногу. Я подтягиваю его к себе на колени и почесываю ему брюхо.

— Ну что, приятель? Готов убраться из этой дыры?

Берни Косар бьет хвостом поперек кровати.

— Так, куда двинемся, ребята? — спрашиваю я.

— Не знаю, — говорит Шестая. — Предпочтительно куда-нибудь в теплые края, чтобы выбраться из зимы. Мне поднадоел этот снег. Но еще больше мне не нравится, что мы не знаем, где остальные.

— Сейчас нас трое. Четвертый плюс Шестая, плюс Сэм.

— Мне нравится алгебра, — говорит Сэм. — Сэм равен Икс. Переменному Икс.

— Чувак, ты такой зануда, — замечаю я.

Шестая идет в ванную и секунду спустя выходит с горстью туалетных принадлежностей.

— Если во всем этом и есть какое-то утешение, так это то, что другие Гвардейцы по крайней мере знают, что Джон не только выжил в своей первой битве, но и победил. Может быть, это их как-то обнадежит. Сейчас наша главная задача — отыскать других. А пока что вместе тренироваться.

— Так и будет, — говорю я и потом смотрю на Сэма. — Сэм, еще не поздно вернуться и все исправить. Ты можешь придумать все что угодно. Скажешь им, что мы тебя похитили, удерживали против воли и что ты сбежал при первой же возможности. Тебя сочтут героем. И от девушек не будет отбоя.

Сэм прикусывает нижнюю губу и качает головой.

— Я не хочу быть героем. А от девушек и так нет отбоя.

Шестая и я закатываем глаза, но при этом я вижу, что Шестая покраснела. А может, я это просто воображаю.

— Я серьезно, — говорит он. — Я остаюсь.

Я пожимаю плечами.

— Думаю, с этим решено. Сэм в этом уравнении равен Икс.

Сэм смотрит, как Шестая идет к телевизору, рядом с которым лежит ее походная сумка, и на лице у него написано явное влечение к ней. На ней черные хлопковые шорты и белый топ, волосы зачесаны назад. Несколько прядей падают на лицо. На левом бедре выделяется багровый шрам и еще не сошедшие розовые болячки от швов. Она не только сама наложила швы, но сама их и снимала. Когда Шестая поднимает голову, Сэм смущенно отводит взгляд. Ясно, что есть и другая причина, почему Сэм остался с нами.

Шестая наклоняется над сумкой и достает из нее сложенную карту. Она разворачивает ее и кладет на кровать.

— Мы сейчас вот здесь, — говорит она, показывая на Траксвилль. — А здесь, — продолжает она, передвигая палец из Северной Каролины на меленькую звездочку, нарисованную красными чернилами, близко к центру Западной Вирджинии, — находится пещера могадорцев. Во всяком случае, та, о которой я знаю.

Я смотрю на то место, на которое она показывает. Даже по карте видно, насколько оно уединенное: в радиусе десяти километров нет больших дорог, в радиусе двадцати — никаких населенных пунктов.

— Откуда ты вообще знаешь об этой пещере?

— Это долгая история, — говорит она. — Оставим ее на дорогу.

Ее палец прокладывает новый маршрут: на юго-запад от Западной Вирджинии, через Теннесси до некой точки в Арканзасе около реки Миссисипи.

— А здесь что? — спрашиваю я.

Она надувает щеки и делает глубокий выдох, несомненно, о чем-то вспоминая. Когда она сосредоточена, ее лицо приобретает особенное выражение.

— Здесь был мой Ларец, — говорит она. — И кое-что из вещей, которые Катарина привезла с Лориен. Здесь мы их спрятали.

— Что значит был?

Она качает головой.

— Его уже там нет?

— Нет. Они шли по нашему следу, и была угроза, что они могут захватить Ларец. Мы не могли рисковать. С нами он больше не был в безопасности. Поэтому мы спрятали его и вещи Катарины в Арканзасе и бежали так быстро, как только могли. Рассчитывали, что сможем их опередить. — Она замолкает.

— Они вас схватили, да? — спрашиваю я, помня, что ее Чепан Катарина умерла три года назад.

Она вздыхает.

— Об этом тоже лучше рассказать по дороге.