— Знаю, знаю, — перебила она торопливо. — Автоматический… стоит только нажать. Но система другая. — Она тщательно осмотрела оружие. — Он заряжен. Много ли в нем патронов?

Она выстрелила в цель, но блок не дрогнул.

— Чересчур далеко, — сказал он ей в утешение.

Но Джен закусила губы и выстрелила вторично. Пуля взвизгнула, отлетела рикошетом от цели. Металлический блок закачался во все стороны. Девушка продолжала стрелять, пока не выпустила все восемь зарядов, и шесть раз попала в цель. Блок не сорвался с гафеля, но был приведен в негодность. Шелдон изумился немало. Очевидно, эта барышня стреляет лучше его и даже покойника Хью Друммонда. Женщины, которых он видел до сих пор, когда, бывало, брались за ружье или револьвер, обыкновенно, закрывали глаза, ахали и палили в пространство…

— Замечательное искусство… для женщины, — сказал он. — Вы только два раза промахнулись и притом стреляя из чужого револьвера.

— Не понимаю, как это я могла два раза промазать? — сокрушалась она. — Такой чудесный револьвер. Дайте мне другую обойму, и я не промахнусь больше ни разу в какую хотите цель.

— Верю вам на слово. Надо будет переменить блок. Вайсбери! Поди-ка, фелла, достань новый блок из кладовой.

— Бьюсь об заклад, что вы не попадете подряд восемь раз в любую цель, — задорно проговорила она.

— На этот счет не беспокойтесь, — ответил он. — А кто же вас учил стрелять?

— О, сначала отец, а потом Фон и его ковбой. Папа был замечательный стрелок, но молодчина Фон не уступал ему нисколько.

Шелдон подумал про себя, кем мог быть этот Фон? Уж не тот ли самый молодец, который внушал ей два года назад, что ее участь — замужество?

— Где лежит ваша родина, в какой области Соединенных Штатов? — спросил он. — Чикаго, Чолинг или где-нибудь дальше? Ведь вы мне еще ничего про себя не рассказали. До сих пор я узнал только ваше имя; Джен Лэкленд неизвестно откуда.

— Родина моя лежит гораздо дальше на запад.

— А ну, постойте: Невада?

Она отрицательно покачала головой.

— Калифорния?

— Еще того дальше!

— Дальше идти некуда, или я позабыл географию.

— Не географию, а политические события, — рассмеялась она. — Разве вы не помните про «аннексию»?

— Филиппины[20], — спохватился он.

— Нет, Гавайские острова. Я родом оттуда. Прекрасная страна. Я все тоскую по ней. Мне пришлось побывать и на чужбине. Я жила в Нью-Йорке, когда случился крах. Но Гавайские острова… По-моему, нет лучше места на свете!

— Но тогда каким-же образом и зачем вас занесло сюда, в эти позабытые Богом края? — удивился он, и добавил с горькой усмешкой: — Сюда приезжают искать счастья одни дураки.

— Но Нильсона, однако же, нельзя было назвать дураком, не так ли? — возразила она. — Насколько мне известно, он составил себе тут состояние в три миллиона.

— Да, это слишком верно, и вот это-то меня и заманило и привело сюда.

— Так же, как и меня, — сказала она. — Папа наслышался про него, когда жил на Маркизских островах[21], и мы с ним отправились в путь-дорогу. Только бедный папа не доехал до места.

— Он умер, ваш папа? — заикнулся Шелдон.

Джен кивнула в ответ головой и глаза ее затуманились слезами.

— Лучше я вам расскажу все по порядку. — Она встряхнула головой, гордо отгоняя от себя нахлынувшие мрачные мысли, как подобает женщине, вооруженной длинноствольным кольтом и в «Баден- Пауэле» вместо шляпки. — Моя родина — Хило на острове Гаваи, самом большом и самом лучшем из всей группы Сандвичевых островов. Меня воспитали так, как обыкновенно воспитывают девочек в этих местах. Они растут на воле и выучиваются отлично ездить верхом и отлично плавать, не зная еще таблицы умножения. Про себя я не помню, когда мне случилось в первый раз вскарабкаться на лошадь и как я выучилась плавать. Во всяком случае, это было в ту пору, когда я еще не умела читать по складам. Папа владел обширными пастбищами на острове Гаваи и на острове Мауи. В одной Хохуне у него было с лишком двести тысяч акров луговой земли. Эта местность расположена между Маун Коа и Маун Лоа; там-то я научилась стрелять, охотясь за сернами и разной другой дичью. На Молокаи водятся тигры. Фон был управляющим в Хохуне. Обе дочери его были моими ровесницами и подругами, и летом я всегда жила вместе с ними и даже один раз прожила у них круглый год. Нас всех трудно было отличить от индианок. Нельзя сказать, чтобы мы стали дикарками, но мы страстно хотели уподобиться настоящим дикаркам. Само собой разумеется, что у нас были и гувернантки, и уроки, и шитье, и что мы занимались домашним хозяйством; но склонить нас ко всем этим скучным занятиям можно было только обещаниями дать лошадей и пустить на охоту.

Фон был когда-то бравый вояка, а папа был старым морским волком, и оба они любили старую дисциплину; но ни у тех двух девочек, ни у меня не было матери, а они оба, бедняги, были вдовцы. Они отчаянно баловали нас. Можете судить, что это было, когда мы кончали уроки. Они забирали нас с собой на охоту и обращались с нами по-товарищески. Всякую домашнюю работу мы должны были научиться делать сами вдвое лучше, чем это делают местные слуги, и таким образом мы готовились с честью занять положение настоящих хозяек. Мы всегда сами приготовляли для них коктейль. Это дело настолько важное, что его никак нельзя было поручать слуге. И вообще, мы должны были выучиться все делать сами так, чтобы в случае надобности могли обойтись без посторонней помощи. Например, лошадей всегда, конечно, ловили и седлали нам ковбои, но мы и сами сумели бы при случае отправиться в загон и управиться с ними.

— Что значит управиться? — спросил Шелдон.

— А поймать коня, накинуть на него аркан, лассо. И папа и Фон показывали нам, как седлать лошадей, и проверяли строжайшим образом наши успехи в этом искусстве. То же самое по части револьверов и ружей. Обыкновенно, чистили и смазывали их наши слуги, но мы следили за тем, чтобы это сделано было основательно и аккуратно. На первых порах нас наказывали не раз то одну, то другую, отнимая на целую неделю ружье, если, бывало, проглядишь на нем какое-нибудь пятнышко неотчищенной ржавчины. Мы должны были уметь развести костер в сырую погоду и даже во время проливного дождя, когда кругом не найти сухой щепки. Кажется, ничего не может быть труднее этой задачи, разве только выучить урок по грамматике. От папы и от Фона мы перенимали гораздо больше, нежели от наших гувернанток. Папа выучил нас говорить по-французски, а Фон — по-немецки. Мы довольно сносно изъяснялись на обоих этих языках, и совершенствовались в них, сидя в седле или болтая во время привалов.

Когда наступал холодный сезон, подруги навещали меня в Хило, где у отца было два своих дома, один из которых стоял на набережной. А то, бывало, отправимся втроем в другое папино имение — Пунта. Там у нас челноки, лодки, рыбная ловля, плавание. Тогда еще папа был членом Королевского Гавайского яхт-клуба и забирал нас с собой на гонки и в плавание. Понимаете, папу все время тянуло к морю. Четырнадцати лет я уже занимала в доме положение полноправной хозяйки и в качестве таковой распоряжалась всем штатом прислуги. Воспоминание об этом периоде жизни наполняет мое сердце гордостью. Когда же мне исполнилось шестнадцать лет, нас всех трех отправили в Калифорнию, в пансион Милля, считавшийся самым аристократическим. Там мы томились ужасно долго. Как мы рвались домой! Мы сторонились товарок, которые дразнили нас людоедками по той причине, что мы приехали с Сандвичевых островов, и язвительно подтрунивали, что будто бы наши предки загрызли капитана Кука, тогда как наши предки вовсе и не жили на этих островах, да и исторически это неверно.

Я провела целых три года в пансионе Милля, разумеется, с перерывами во время каникулярных путешествий на родину. Кроме того, мы были в Нью-Йорке и прожили там два года. Тут разразился крах, сахарная плантация на острове Мади прогорела. Расчеты инженеров оказались неверными. Тогда папа