Устроитель состязания, мужчина апоплексического сложения, несмотря на сопротивление, был схвачен за воротник пальто и брошен через канат. Он был крупным, дородным субъектом, но Глэндон одной рукой так легко справился с ним, что публика пришла в дикий восторг. Крики, требовавшие продолжения речи, увеличились. Стьюбенер и хозяин помещения благоразумно ретировались. Глэндон поднял руки, чтобы быть услышанным, и требовавшие начала состязания удвоили крик. Еще два или три ряда скамей провалились, и потерявшие свои места зрители увеличили общее замешательство, стараясь протиснуться между теми, которые еще сидели на уцелевших скамьях. Задние ряды, не видя из-за них арены, подняли дикий вой, требуя, чтобы все уселись.

Глэндон подошел к канату и обратился к полицейскому офицеру. Чтобы быть услышанным, ему пришлось перегнуться через веревки и кричать тому прямо в ухо.

— Если мне не удастся докончить речь, — прокричал он, — толпа разнесет все кругом. Если они разбушуются — вам их не удержать ни за что, вы сами увидите. Вам остается только помогать мне. Следите за ареной, а я успокою толпу.

Он вернулся на середину арены и снова поднял руки.

— Вы хотите, чтобы я сказал речь? — прокричал он нечеловеческим голосом.

Сотни людей, сидевших вблизи арены, услыхали его и крикнули: «Да!»

— Тогда пусть всякий желающий меня слушать заткнет глотку ближайшему крикуну.

Совет был принят к исполнению, и, при повторении его, голос Глэндона проник немного дальше. Снова и снова выкрикивал он его, и тишина медленно, ряд за рядом воцарялась, сопровождаемая заглушенными звуками затрещин, шлепков, толчков и возни, — крикуны укрощались соседями. Волнение понемногу улеглось, как вдруг провалился один из ближайших к арене рядов. Это происшествие было встречено новым взрывом веселья, но оно замерло само собой, и откуда-то далеко из задних рядов ясно прозвучали сказанные тихим голосом слова: «Валяйте, Глэндон! Мы с вами!»

Глэндон обладал свойственным кельтам интуитивным знанием психологии толпы. Он знал, что это разношерстное скопление народа, бывшее пять минут в состоянии, близком к взрыву, теперь находится у него в руках. Он намеренно медлил, добиваясь большего эффекта. Пауза была рассчитана прекрасно — он не затянул ее и на секунду. Тридцать секунд продолжалась полная тишина, и от нее становилось страшно. Затем, при первом слабом шорохе, дошедшем до его уха, Глэндон заговорил:

— Когда я закончу свою речь, — сказал он, — я начну матч. Я могу обещать вам, что это будет настоящим боксом, — одним из немногих настоящих состязаний, какие вам приходилось когда-либо видеть. Я постараюсь выбить своего противника в возможно короткий срок. Билли Морган в последнем анонсе заявил, что это будет матч на сорок пять раундов. Разрешите сказать, что матч этот не продлится и сорока пяти секунд.

…Когда меня прервали, я как раз говорил вам, что арена развращена и продажна сверху донизу. Дело поставлено на коммерческих началах, а вы все знаете, что такое коммерческие начала. Довольно об этом. Каждый из вас, непричастный к делам тайного синдиката, безжалостно эксплуатируется им и платится своими деньгами. Отчего это сегодня проваливаются скамьи? Подлое мошенничество. Они, как и призовой бокс, были построены на коммерческих началах.

Теперь публика была вся в его руках, и он знал это.

— На двух сиденьях жмутся по трое человек, я вижу это повсюду. Отчего это так? Опять мошенничество. Капельдинеры не получают жалованья, предполагается, что они сами каким-нибудь жульничеством вознаградят себя. Опять-таки — коммерческие начала! Платите ведь вы. Конечно, вы платите. Каким образом получается разрешение на бокс? Мошенническим. А теперь я спрошу вас: если мошенничают при постройке здания подрядчики, если мошенничают капельдинеры, если идут на сделки городские власти, отчего бы и не смошенничать участникам призового бокса? Они так и делают. А вы платите.

…Надо сказать, что виноваты в этом не сами боксеры. Не они распоряжаются в этом деле. Распоряжаются устроители и импресарио: они ворочают всеми делами. Боксеры занимаются только боксом. В начале карьеры они бывают достаточно честны, но импресарио вынуждают их идти на сделки или выбрасывают их. На арене неоднократно появлялись и честные боксеры. Вы и теперь их можете найти, но, как общее правило, они немного зарабатывают. Думаю, что попадались и честные импресарио. Мой — один из лучших в этом котле. Но спросите его, сколько он вложил денег в недвижимость и доходные дома?

Здесь крики снова заглушили его голос.

— Пускай всякий желающий слушать заткнет глотку ближайшему крикуну, — распорядился Глэндон.

И снова, как шум прибоя, раздалась заглушенная возня, затрещины и глухие удары, затем публика затихла.

— Отчего это всякий боксер лезет из кожи, настаивая на том, что всегда боролся честно? Отчего боксеры носят такие прозвища, как Честный Джим, Честный Билли, Честный Блэксмитс и тому подобные? Неужели вас не поражает, что они все словно чего-то боятся? Когда человек кричит нам о своей честности, у вас является подозрение. Но когда эту же штуку проделывает с вами призовой боксер — вы и в ус себе не дуете!

…«Пусть победит достойнейший!» — Как часто вы слыхали эти слова от Билли Моргана. Разрешите сказать вам, что достойнейший не всегда побеждает, а если и побеждает, то эта победа обычно заранее подстроена. Большинство крупных состязаний, о каких вы слышали или какие видели своими глазами, были подстроены заранее. Такова программа. Все условлено заранее. Неужели вы думаете, что устроители и импресарио возятся с этим делом для собственного удовольствия? Ничуть не бывало. Они — деловые люди.

…Перед нами три борца — Том, Дик и Гарри. Самый сильный из них — Дик. Он сумел бы доказать это в двух матчах. Но что же случается на деле? Том побеждает Гарри. Дик побеждает Тома. Гарри побеждает Дика. — Итак, ничего не доказано. Затем следуют ответные матчи. Гарри побеждает Тома. Том побеждает Дика, и Дик побеждает Гарри. Снова получается та же история. Тогда они начинают всю музыку сначала. Теперь побеждает Дик. Он говорит, что желает получить реванш. Итак, Дик победил Гарри и победил Тома. Восемь матчей, чтобы доказать, что самый достойный из троих — Дик, хотя для доказательства достаточно двух матчей. Все подстроено, все выработано заранее. А вы платите за все, и если ваши скамьи не проваливаются под вами, то капельдинеры грабят вас за право сидеть и смотреть на бокс.

…Бокс хорошая игра, если она ведется честно. Боксеры были бы честны, если бы им дали возможность быть честными. Но атмосфера жульничества слишком сильна. Подумайте только — горсточка людей делит между собой три четверти миллиона долларов, вырученных за три состязания.

Дикий взрыв негодования заставил его умолкнуть. Из гула криков и возгласов, доносившихся со всех сторон зала, можно было разобрать отдельные восклицания, вроде: «Какой миллион долларов? Какие три состязания? Говорите! Продолжайте!» Доносились до него и свистки, и шиканье, и крики: «Негодяй! Клеветник!»

— Хотите слушать? — кричал Глэндон. — Тогда соблюдайте тишину!

Он снова заставил публику выдержать полуминутную выразительную паузу.

— На что рассчитывает Джим Хэнфорд? Какую программу выработали его импресарио и приспешники с моими? Они знают, что он у меня в руках. И он это знает. Я могу выбить его на первом раунде. Но Джим Хэнфорд — чемпион мира. Если я не подчинюсь намеченной программе, они не дадут мне возможности с ним драться. Итак, программа требует трех состязаний. Первое — выигрываю я. Оно состоится в Неваде, если Сан-Франциско не настоит на том, чтобы оно происходило здесь. Мы дадим вам настоящее, правильное состязание. Каждый из нас внесет залог в двадцать тысяч долларов. Деньги-то будут настоящие, но залог будет ненастоящим. Каждый получит свои деньги обратно. То же произойдет и с доходом. Мы поделим его между собою и будем готовиться к ответному матчу. На этот раз победит Хэнфорд, и мы снова делимся доходами. Затем приходит момент третьего состязания; я побеждаю, потому что я имею право на победу. А пока-то мы вытянули три четверти миллиона из карманов любителей бокса. Такова программа, но деньги эти — грязны. Вот поэтому-то я сегодня и покидаю навсегда арену…

В эту минуту Джим Хэнфорд, оттолкнув удерживавшего его полицейского прямо на сидящих за ним зрителей, перебрался своей громадной персоной через канат и зарычал:

— Это ложь!