кому пришла в голову эта мысль, которую все тем не менее восприняли с энтузиазмом. Дамы возьмут с собой альбомы и вышивание, а мужчины — клюшки для крикета, чтобы отрепетировать удары до начала сезона и, возможно, поразить дам.

Поскольку Женевьева не могла найти места, где чувствовала бы себя счастливой, то ей было все равно, оставаться ли дома или идти гулять, ведь Гарри вряд ли сделает предложение Миллисент в кругу друзей и с клюшкой для крикета в руках.

Итак, все устремились из дома.

День вновь выдался солнечным и ясным. Женевьеве казалось несправедливым, что осенний ветер сорвал листья с деревьев, оставив их оголенными в безжалостном свете солнца, к тому же весь мир был равнодушен к бушевавшим у нее в душе чувствам.

Никто ничего не знал. Если бы здесь был Чейз, он бы мог заметить. Но сейчас он занимался дедами в Лондоне, а в Пеннироял-Грин отправил брата и сестру, с которыми недавно познакомился, Лайама и Мегги Плам. Колин тоже был очень наблюдателен, но он скрывал свою чувствительность за маской балагура, к тому же сейчас он находился дома с женой в нескольких милях отсюда. Оливия сослалась на головную боль. Луиза бросала на Женевьеву обеспокоенные взгляды и ничего не говорила. Маркус ничего не заметил.

Йен спросил, не болит ли у нее голова, по-видимому, мужчины считали эту неприятность единственной, свойственной женщинам. Женевьева задала тот же вопрос Йену, поскольку вид у него был нездоровый.

Оба заверили друг друга в прекрасном самочувствии.

Женевьева нашла местечко на тщательно подстриженной лужайке подальше от компании любителей крикета и грубых шуток и положила на землю старую шаль. Усевшись на нее, она аккуратно подоткнула платье, оперлась на руки и принялась смотреть на мужчин, переживать и думать.

Гарри почти сиял в свете осеннего солнца. Ей было приятно и в то же время горько смотреть на него. Художник мог бы создать целую палитру и назвать ее «волосы Гарри». В ней были бы золотистые, пшеничные цвета, цвет льна и…

В поле зрения Женевьевы возникла тень, прежде чем она мысленно успела добавить к палитре красок очередной цвет.

Тень принадлежала герцогу Фоконбриджу.

Он уселся рядом с ней на траве почти в такой же позе, вытянув ноги и опершись на руки. Снял шляпу и бережно положил ее рядом.

Какое-то время он сидел молча, лишь прикрыл глаза рукой от солнца и следил за направлением ее взгляда.

Женевьева опять подумала, не почудилось ли ей, будто он бродил ночью в саду. Она была тогда такой уставшей и слабой, что начала сомневаться в своем впечатлении. И все же…

Сегодня она не собиралась притворяться вежливой.

Женевьева была уверена: герцог сделает замечание, на которое ей захочется возразить или которое странным образом пленит ее.

— Он красив. — Герцог указал в сторону Гарри, — Я имею в виду Осборна. Нет никаких морщин.

Женевьева застыла, а потом очень медленно повернулась к нему и пристально уставилась на него испепеляющим недоверчивым взглядом.

— Полагаю, вы правы, — предпочла осмотрительно согласиться она.

Если сравнивать герцога с Гарри, то герцог, несомненно, проиграет. Немалую роль в этом сыграл солнечный свет. Герцог определенно был полной противоположностью Гарри: он не светился. Волосы у него были черные, почти черные, если не считать седины на висках, прямые, чуть длинноватые по моде, чтобы никто не забывал о его репутации. Кожа была настолько светлая, что темные глаза и брови походили на черные знаки на белой бумаге.

Женевьева отвернулась, напряженно ожидая новых откровений. Оливия, Миллисент и Луиза благодаря их платьям были похожи на букет осенних цветов. Она перевела взгляд на это приятное зрелище, намеренно прищурившись, пока они все не превратились в размытое пятно, перестав напоминать фигурки женщин, на одной из которых хотел жениться Гарри.

— И вы в него влюблены?

Боже!..

Женевьева чуть слышно вскрикнула. Вопрос был задан самым небрежным тоном. Она опять отвернулась и уставилась прямо перед собой, ничего не видя от ужаса. «Я ледник, — твердила она, — я скользкая ледяная стена, о которую разбиваются все слова. Он замолчит. Он когда-нибудь замолчит».

— И он разбил вам сердце?

Герцог говорил почти весело, словно они играли в какую-то игру.

Господи! Какая сильная боль! Женевьева непроизвольно охнула, словно ее укусила оса.

Она порывисто повернулась к герцогу, в ее глазах сверкала ярость. Ледяного самообладания достаточно на сегодня.

Странно, но вид у него был не торжествующий, а скорее даже сочувствующий.

— Боюсь, это очевидно, мисс Эверси. По крайней мере, я заметил. Если вас это утешит, кажется, больше никто не обратил внимания. Если только вы кому-нибудь не признались. Например, вашей сестре?

Вместо того чтобы яростно вонзить в него ногти, Женевьева ухватилась пальцами за пучки травы и вырвала бы ее с корнем, если бы ей не было жаль уничтожать невинные растения и создавать новые трудности для садовника.

Нет, никогда бы она не стала рассказывать Оливии о муках безнадежной любви.

— Нет, — коротко ответила Женевьева, выдавая тем самым свою самую потаенную, темную тайну.

— А он целовал вас? — небрежно спросил герцог.

Каждый дерзкий вопрос снова и снова ужасал ее, все сильнее обнажая болезненные и глубоко скрытые раны. Женевьеву всю передернуло, словно она стремилась сжаться и исчезнуть.

Зачем он это делает? Откуда он знает?

— Он джентльмен, — сухо ответила она.

Сможет ли она быстро вскочить и убежать? Притвориться, будто ее преследует оса? Если она с криком помчится прочь от герцога, скандала не избежать. Если он называет это ухаживанием, то неудивительно, что его бросила невеста.

— И он целовал вас? — повторил герцог, но уже без прежнего раздражающего веселья в голосе.

Ее сердце бешено и болезненно забилось в груди. Подобных страданий Женевьева еще не испытывала и не научилась их выносить. Ее мутило, щеки покраснели, и она опять подумала, не пора ли по душам поговорить со своим красивым кузеном-викарием, заодно спросив его, не существует ли особого покаяния, чтобы остановить непрерывный поток страданий, обрушившийся на нее за эту неделю.

— Он целовал меня, — холодно призналась Женевьева.

Почему она это сказала? Ведь это не была совершенная ложь. Возможно, в ней заговорила гордость. Возможно, мысль о том, что ее мог целовать другой мужчина, оттолкнет герцога.

Гарри всего один раз поцеловал ее руку, задержав ее в своих, словно бесценное сокровище. Тогда это удивило Женевьеву, она решила, что поцелуй скрепил их привязанность друг к другу.

— Неужели? — Голос герцога звучал удивленно и недоверчиво. — И куда именно он вас поцеловал?

Женевьева продолжала неотрывно смотреть на зеленую лужайку, на крикетную клюшку брата, подумывая о том, для чего еще ее можно использовать. Йен показывал Гарри удар. Конечно же, он рассчитывал на восхищение Оливий и Миллисент.

Можно подумать, им было до него какое-то дело. «На что мы только не идем ради мужчин», — подумала Женевьева.

Она молчала. Она могла просто ничего не отвечать герцогу.

— Сюда?

Герцог длинным пальцем коснулся ее руки, опирающейся на траву.

Женевьева отдернула руку, сжала пальцы и враждебно посмотрела на герцога: