фактически подарил ему удивительную способность летать, остался жив, что фашисты лишь захватили его, не посмев расправиться с ним на месте. Он понимал, что немцы озлоблены убийством обер-лейтенанта Крафта и теперь способны на все.

«Если они посмеют расстрелять Коринту, я… я…» — Он не представлял себе, что в таком случае сделает, и лишь в бессильной ярости сжимал рукоятку пистолета.

Время тянулось медленно. Часы на руке у Кожина показывали пять, а немцы все еще суетились вокруг сторожки.

Одну из машин подали к самым воротам. В нее погрузили кровать-весы, книги, гипсовую повязку с ноги Кожина, кипу бумаг, исписанных Коринтой, его саквояж с медицинскими инструментами и чемодан, а также многие вещи, принадлежавшие Влаху, но показавшиеся немцам подозрительными. Самого же Коринты все еще не было видно.

Наконец в половине шестого, когда уже стало смеркаться, из сторожки вышли трое офицеров, а за ними под конвоем двух автоматчиков появился доктор Коринта. Он был в пальто, но без шляпы. Седоватые волосы его были растрепаны, на лице виднелись кровавые ссадины, но шел он твердо, со вскинутой головой, устремив взгляд куда-то вверх, в небо.

Кожину мучительно захотелось помахать доктору рукой, крикнуть: «Держитесь, доктор! Я с вами! Я не оставлю вас, пока жив!» — но он лишь одними губами прошептал эти слова, не отрывая глаз от этого ставшего навсегда родным лица.

Коринту посадили в грузовик между конвоирами. Прозвучали отрывистые слова команды. Солдаты торопливо расселись по машинам. Взревели моторы, и через минуту вокруг разграбленной сторожки воцарилась глубокая тишина.

Отдых полностью восстановил силы Кожина, а уверенность, что Коринта жив, вернула ему спокойствие и твердость духа.

Надвигалась ночь. Кожину предстояло лететь за десятки километров, искать в темноте среди незнакомых лесов и гор базу партизанского отряда. Однако он не торопился отправляться в этот далекий и сложный полет.

Прежде чем покинуть к-овский лес, ему захотелось побывать в самом К-ове и хоть что-нибудь узнать об участи Иветы Сатрановой. Конечно, скорей всего, она арестована: Но вдруг ей каким-нибудь чудом удалось уйти?… Надо узнать, обязательно надо узнать! Может быть, ему даже удастся найти ее и чем- нибудь ей помочь: В любом случае он не оставит в беде эту чудесную девушку.

Кожин представил себе хрупкую фигурку своей терпеливой сиделки, и сердце его отозвалось на этот милый образ частыми ударами. Полный решимости, он мысленно приказал себе: «Вперед, сержант»!

В этот раз он обошелся без прыжка вниз. Просто оттолкнулся ногами от толстого пружинящего сука и сразу поднялся в воздух.

Никакого головокружения он теперь не почувствовал. Сознание того, что он сам, по собственной воле и благодаря усилиям собственного тела, поднимается над землей, снимало ощущение нереальности, ограждало от опасного упоения полетом. Сердце работало лишь немного учащенно, как при быстрой ходьбе, дыхание было легким, ритмичным.

Он даже не волновался теперь. Им овладели какая-то странная уверенность в себе и холодное спокойствие. Самый факт полета воспринимался рассудком как нечто абсолютно естественное и закономерное. Этим ситуация в какой-то мере походила на сон. Но чувство ликующего счастья не приходило, как это всегда бывало в сновидениях. Вместо него Кожиным овладело огромное, глубоко реальное чувство свободы и независимости. Это было гордое и спокойное чувство.

Земля уже окуталась мраком. Меж тучами образовались прорывы, и в них сверкнули первые звезды.

Кожину вспомнился недавний разговор с майором Локтевым. Захотелось тут же лететь в партизанский лагерь и всему отряду показать свою удивительную способность.

Наверно, после этого майор и не подумает посылать его на Большую землю как не оправдавшего доверия. Но Кожин подавил в себе это мальчишеское желание. Сначала нужно в К-ов, узнать, что с Иветой!

Его стал пробирать холод. Прикинув на глаз высоту и определив ее в тысячу метров, Кожин остановился и сделал несколько глубоких вдохов, готовясь броситься вниз. На мгновение мелькнула предательская мысль: «А вдруг не сумею снова перейти на полет?…» Но, поспешно отогнав эту опасную мысль, он трижды, словно творя заклинание, произнес вслух:

— Теперь я всегда буду летать!..

После этого, не раздумывая, ринулся к земле головой вниз, вытянув руки вперед, словно нырял в воду. Упругий холодный воздух ударил ему в лицо, грудь, засвистел в ушах, принялся яростно рвать одежду. Скорость падения возрастала с каждой секундой.

— Восемь, девять, десять. Стоп!

Падение прекратилось, как по мановению волшебной палочки, и перешло в стремительное скольжение с невидимой воздушной кручи. Кожин даже засмеялся, до того ему это понравилось. Теперь он мчался по гиперболической кривой со скоростью курьерского поезда, постепенно теряя высоту.

Через две-три минуты он увидел внизу, на глубине двухсот метров, темные очертания городских улочек. Сделав над К-овом широкий круг для погашения скорости и снизившись при этом до пятидесяти метров, Кожин принялся внимательно рассматривать черные силуэты домов. О том, где находится к-овская больница, он знал по рассказам Иветы. Сейчас это пригодилось.

Отыскав здание больницы, Кожин спустился к нему со стороны сада и стал изучать окна третьего этажа. Ведь Коринта, помнится, говорил, что его кабинет на третьем этаже. Если бы Ивета оказалась здесь!.. Нет, нет, это маловероятно… Но, может быть, этот мерзавец Майер задержался на работе?… Уж его-то Кожин заставит сказать, что случилось с Иветой!

Все окна были затемнены. Однако черная бумага не везде прилегала плотно. Сквозь узкие, едва заметные просветы можно было разглядеть небольшую часть помещения.

Кожин плыл от окна к окну, зорко всматриваясь в узкие полоски света. Палата, еще палата, хирургический кабинет, комната медсестры. А вот окно как раз напротив аллеи, на которой темнеет будка садовника. Только отсюда Майер мог увидеть Ивету и ее братишку. Значит, это и есть кабинет главврача. Но, черт побери, затемнение прилажено аккуратно! Ни малейшей щелочки! Кожин прильнул ухом к окну и чутко прислушался. И тут же до него донесся приглушенный голос Иветы. Здесь! Она здесь!

Сержант не раздумывал ни единой секунды.

Доктор Майер сидел на стуле у запертой двери и старался не слушать, что ему говорила Ивета. Прикидываться ему было уже не нужно, он вел теперь открытую игру. Тем не менее, когда девушка, всласть наплакавшись, поднялась с дивана и стала бросать ему в лицо злые слова о подлости, трусости и грязном предательстве, толстяк покраснел и беспокойно заерзал на стуле.

— Вы гнусный предатель, доктор Майер! Вы трусливый негодяй! Думаете, ваша подлость вам поможет? Не надейтесь! Немцев все равно отсюда прогонят, а вас повесят! Да, Да, повесят на фонаре! — говорила Ивета дрожащим от негодования голосом, и глаза ее пылали жгучей ненавистью.

— Погодите, барышня, не расстраивайтесь! — блеял в ответ Майер. — Скоро за вами придут, и вы познакомитесь с мальчиками из гестапо! Уже недолго осталось ждать, миленькая! Потерпите!

Однако чувствовал себя Майер неважно. Роль надзирателя тяготила его. Ведь теперь, наверное, вся больница, весь город знает, что он донес на Ивету Сатранову… Боже мой, и чего эти немцы так долго не