Но юноша больше не слышал шороха ног. Он даже не знал, с какой стороны донесся тот звук. Может, другой так же затаился и прислушивается к его собственным шагам? Шэнн облизал губы. Искушение окликнуть другого, такого же, как он, путешественника было очень сильньм, и только осторожность заставила его молчать. Он приподнялся на четвереньках, не соображая, в какую сторону шел раньше.
И Шэнн так и пополз на четвереньках. Если этот другой ожидает идущего человека, его собьет с толку ползущая фигура. Юноща снова замер и прислушался.
Он был прав! Снова донесся приглушенный шорох шагов. Теперь этот шорох стал громче, значит, другой приближался. Шэнн встал, протянув руку к станнеру. Ему захотелось ударить лучом вслепую, наугад, лишь бы попасть в другого.
Тень — нет, это двигалось быстрее, чем тень, быстрее, чем клубы тумана, это двигалось уверенно, и прямо к нему. Но благоразумие все еще удерживало Шэнна от оклика.
Силуэт обрисовался четче. Человек! Это мог быть только Торвальд! Впрочем, учитывая, как они расстались, Шэнну не очень хотелось с тем встречаться.
Тень вытянула вперед длинную руку, словно отодвигая в сторону разделявший их туман. Шэнн вздрогнул, словно зеленая дымка внезапно превратилась в снег. Потому что туман неожиданно рассеялся и теперь они стояли в просветленном коконе.
И перед ним предстал не Торвальд.
Шэнна охватило ледяное объятие старого, давно забытого страха, он застыл на месте, из последних сил надеясь, что это все-таки мираж.
Эти руки, заносящие над головой плеть, готовую хлестнуть… грубый сломанный нос, шрам от ожога бластера, тянущийся по щеке к изуродованному уху… и злобная, злорадная ухмылка. Пальцы постукивают по рукояти плетки, плетка еле заметно шевелится в ладони хозяина, толстые пальцы охватывают ее поудобнее, сжимают… Еще секунда — и плеть метнется вниз, огненной обжигающей лентой опустившись на беззащитные плечи Шэнна. А затем Логэлли будет смеяться, смеяться, а его подпевалы, шастающие рядом, как шакалы вокруг льва, подхватят садистский смех.
Подпевалы… Шэнн повел глазами вокруг. Нет, это вовсе не огромный бар Большого Страйка. Да и сам он уже не тот запуганный парнишка, над которым издевался Логэлли. Он… но плеть тем не менее опустилась на плечи Шэнна, как и много лет назад, и обожгла его кровавой вспышкой мучительной боли. Но ведь Логэлли давно мертв, запротестовал разум Шэнна, не желая мириться с тем, что видели его глаза, и с болью в плечах и груди. Этого бандита со Свалок выбросили в космос шахтеры с другой планеты, которых потом тоже прикончили. Властям они объяснили, что наемник пытался убежать в системе Аякса.
Логэлли снова поднял плеть, готовясь хлестнуть еще раз. Шэнн стоял лицом к лицу с человеком, который умер пять лет назад. Или — Шэнн прикусил губу, отчаянно соображая, — может быть, он стоит перед пустым местом? Логэлли был страшным сном его детства, которого воскресили ведьмы планеты Колдун. А может даже, Шэнна самого подвели к тому, чтобы он воссоздал и человека, и обстоятельства их первой встречи, чтобы все остальное довершил страх, чтобы страх сломал его? Сон может оказаться истиной или ложью. Логэлли был мертв, значит, этот сон — ложь. Он должен быть ложью.
И Шэнн с улыбкой шагнул навстречу ухмылявшемуся людоеду из его детских кошмаров. Его рука соскользнула с рукояти станнера, он свободно опустил ее. Юноша видел, как плеть опускается, видел злобу, сверкнувшую в маленьких глазках. Да, это был Логэлли, Логэлли на вершине своей силы, когда его боялись все, именно таким он жил все эти годы в памяти детских лет. Но Логэлли был мертв, и только во сне мог ожить.
Плеть второй раз коснулась Шэнна, обвилась вокруг плеч и… растворилась. Улыбка Логэлли оставалась все той же, его мускулистая рука снова поднялась, для третьего удара. Шэнн сделал вперед еще шаг, поднял руку, но не для того, чтобы вмазать по этой потной лоснящейся челюсти, а чтобы смахнуть наваждение с дороги. И про себя он повторял только одно: это не Логэлли, это не может быть Логэлли. Десять лет прошло со дня их последней встречи, и пять лет из этих десяти Логэлли был мертв. Это сотворило ведьмовство, и он мог противопоставить этому только свой человеческий здравый смысл.
Шэнн снова остался в одиночестве. Туман, который разошелся было вокруг них, снова окутал его. Но плечо юноши отозвалось напоминанием. Шэнн оттянул в сторону рваный воротник форменной куртки и увидел на плече кровавый рубец. Это потрясло его.
Когда он верил в Логэлли и в его оружие, тот приобрел достаточно сил, чтобы нанести такой удар, чтобы оставить этот рубец. Но когда человек противопоставил призраку правду, то и Логэлли, и его плеть исчезли. Тут Шэнн невольно поежился, стараясь даже не думать о том, что еще может возникнуть перед ним. Видения из кошмарных снов, обретающие плоть! Раньше ему много раз снился Логэлли. Да что там говорить, ему снились и другие сны, не менее жуткие. И что, теперь ему придется встречаться со всеми своими кошмарами? Зачем? Чтобы позабавить своих тюремщиц, чтобы подтвердить их убежденность в том, что у человека не хватит сил бросить вызов им, повелительницам иллюзий?
Откуда они узнали, каких снов он боялся? Или он сам создал и актера, и сцену, спроецировав свои старые страхи на этот туман, как трехмерный проектор показывает трехмерные фильмы?
Истинный сон… Может, это блуждание в тумане — тоже сон? Сон во сне… Шэнн взялся за голову. Он был потрясен, сбит с толку… Только старая упрямая решимость удерживала юношу от паники. Нет, в следующий раз он встретит любой воскрешенный сон во всеоружии.
Теперь он шел медленно, прислушиваясь к каждому звуку, который мог бы предвещать возникновение новой иллюзии. Он пытался сообразить, какие еще кошмары выйдут ему навстречу. Но Шэнн еще не подозревал, что сны бывают не только страшными. Ожидая встречи со старыми страхами, он столкнулся с совершенно другим чувством.
В воздухе послышался легкий трепет крыльев, тонкий мелодичный крик, который отозвался в самом сердце Шэнна. И не успев ничего подумать, он протянул руку и просвистел две ноты, которые его губы вспомнили быстрее, чем разум. И чудесное существо, выпорхнувшее из тумана в его подставленные руки, напомнило ему о другой, тоже давно забытой боли. Новое создание летело неровно, когда-то одно из великолепных ярких цветных крыльев было сломано и срослось криво. Но тем не менее — сириф уселся в ладони Шэнна и посмотрел на него с той же искренней любовью и доверием.
— Трэв! Трэв! — Шэнн баюкал крошечное существо в ладонях, с любовью поглаживая покрытое перьями тельце, изогнутый хохолок на гордо вскинутой голове, чувствуя шелковое прикосновение крошечных коготков.
Шэнн сел на песок, с трудом переводя дыхание. Трэв — снова Трэв! Чудо, на которое он никогда не надеялся, это неожиданное воскрешение наполнило его невыносимым счастьем, которое по-своему приносило боль, но не такую боль, как от плети Логэлли. Это была сладкая боль любви, а не страха и ненависти.
Плеть Логэлли…
Шэнна затрясло. Трэв протянул крошечную лапку к лицу человека, тихо и нежно вскрикнул, умолял, чтобы Шэнн вспомнил его, чтобы защитил, чтобы он снова стал частью жизни юноши.
Трэв! Как же он сможет снова отправить Трэва в небытие, как ему набраться духу, чтобы развеять еще одно раздирающее сердце воспоминание? Трэв был единственным существом в мире, которое Шэнн любил всем сердцем, без остатка, и он отвечал Шэнну преданностью в сто раз большей, чем можно ожидать от такого крошечного создания.
— Трэв! — прошептал Шэнн последний раз. Затем он собрал все свои силы, чтобы отбить эту вторую, куда более тонкую атаку. С той же болью, которую он испытал много лет назад, Шэнн решительно вызвал в памяти горькие картины: вот он сидит, так же баюкая изувеченную зверюшку, которая умерла в мучениях. Он не в силах был облегчить страдания друга, и сам испытывал такую же, если не большую боль. И хуже всего было грызущее его сомнение. Что, если бы он не стал вспоминать об этом? Вдруг Трэв остался бы с ним, живой и невредимый, по крайней мере, на какое-то время.
Шэнн спрятал в опустевших ладонях лицо. Видеть, как рассеивается ночной кошмар, после того, как ты посмотрел ему прямо в лицо — одно дело. И совсем другое, когда ты должен отбросить райский сон. Это было больно… очень больно. Наконец Шэнн поднялся. Он чувствовал себя опустошенным и усталым.
А затем он снова услышал — нет, не шорох шагов по песку, и не пение давно умершего сирифа — он услышал человеческий голос, то затихавший, то становившийся громче. Не пение, и не декламация, а что-то посерединке. Шэнн остановился, копаясь в своей израненной памяти, пытаясь вспомнить, что это.
