Некоторое время Конан и Томэо молча бродили возле посвященных богам построек. Наконец варвар не выдержал и спросил:

— Скажи, ты очень любила своего жениха?

— Как я могла его не любить? — удивилась девушка.— Он был предназначен мне с самого рождения. А разве у тебя в твоей стране нет женщины, которая рождена специально для тебя?

— Кром миловал,— усмехнулся варвар и пригладил ладонью волосы.— У нас в Киммерии по-другому. Будущую жену или будущего супруга можно только завоевать. Силой настоящей, любви или… Ну, настоящей силой. Понятно?

— Значит, у вас женщины дерутся ради мужчин и наоборот? — У Томэо округлились глаза.— Никакого Предназначения? Дикари!

— Великие боги,— простонал Конан.— Я уже почти тридцать лет слышу, как меня обзывают дикарем и варваром во всех странах мира! Хотя… Быть варваром гораздо лучше, чем разжиревшим аквилонским или туранским вельможей. Столько интересного случилось, столько разных земель повидал, с какими только людьми не встречался… Разве может граф из Тарантии или визирь из Аграпура пережить то, что досталось мне?

— А Аграпур и Тарантия — это где? — заинтересовалась Томэо.— Далеко за Кхитаем?

Конан повел долгий рассказ о странах, лежащих на берегах Великого Западного Моря, о полуденных королевствах и царстве Илдиза возле моря Вилайет. Девушка зачарованно слушала. По представлениям Томэо, мир ограничивался горами, отделявшими Паган от далекого Кхитая, а известие, что в неизмеримой дали на закате живут неизвестные племена людей со светлой кожей, явилось для дочери благородной семьи Тайса сюрпризом. Попутно Конан выспрашивал Томэо о жизни в Пагане, требовал, чтобы она вспомнила, о чем еще говорится в летописи, где упомянуты «пронзающие время».

Разговор прервал молодой посланец настоятеля Ясухиро. Монах прибежал с просьбой старца немедленно прийти в общий дом братьев Дарумы. По-видимому, у учителя Ясухиро были очень важные новости для Томэо.

Быстрым шагом варвар, девушка и сопровождавший их брат, чей оранжевый наряд с непривычки резал глаз киммерийцу, вернулись к дому. На пороге их встретили настоятель и озабоченный Мораддин. Мышь, едва слышно попискивавшая, выглядывала из-за ворота его рубахи.

— Томэо,— тотчас обратился к красавице Ясухиро,— только что приезжал гонец из Западной Столицы. Император Готоба и нэйу-буджан Сутари из семьи Барата объявили шейрам.

— Шейрам? — поднял брови киммериец.— А что такое шейрам?

— Приказ владык Империи, запрещающий любому человеку покидать поселок или город в течение одной луны,— объяснил Ясухиро.— Ездить по стране может только стража или посланцы владык. Объявлен розыск заговорщиков, а особенно Томэо из семьи Тайса, незаконно захватившей символы власти императора. И вместе с Томэо ищут двоих чужестранцев, напавших на отряд стражи. Ты попала в неприятную историю, сестра моя…

«И не одна она,— мрачно подумал Конан.— Мы с Мораддином тоже влипли по самые уши… Но откуда власти узнали про нас? Или кто-то из подлых убийц жениха нашей приятельницы остался жив?»

Прошло три дня. После нежданного визита гонца императора Готобы, заскочившего в монастырь Дарумы с указом паганского владыки, время замедлило свой ход. По крайней мере, для Конана.

Разуверясь в способности Нефритового Императора вернуть его вместе с Мораддином в Туран (и это даже после уплаты Спящему Божеству тридцати трех империалов Илдиза!), варвар места себе не находил. Ясухиро, лично говоривший с посланцем Готобы у врат обители, разъяснил: шейрам объявлен потому, что злокозненные заговорщики из дома Тайса покусились не только на жизнь императора и нэйу-буджана Сутари, но и на сокровища семьи повелителя государства Паган. Однако умалчивалось о том, что драгоценные вещи похищены…

Хотя называть меч, яшму и зеркало, увезенные Томэо и ее погибшим женихом из Западной Столицы, всего лишь ценным имуществом семьи Барата было глупо — в Пагане мог править любой клан, но три реликвии, оставленные еще легендарным Нефритовым Императором для своих потомков, всегда переходили от одного владыки к другому, из какой бы семьи ни происходил предшественник или наследник. Меч, яшма и зеркало в серебряной оправе принадлежали не семье императора, а всему Патану. Единственно истинным наследником великого бога Зрящего Сны признавался лишь тот, кто владел волшебными атрибутами власти.

Томэо была права, утверждая, что сейчас законной повелительницей страны является именно она. Как и предполагал варвар, чудесные вещи лежали в седельных сумах бывшей невесты Кисо, императора, правившего всего четыре дня. Томэо показала знаки власти старому Ясухиро, а так как девушка была из семьи, ранее правившей Патаном, настоятель немедленно признал гостью монастыря владычицей маленькой империи и объявил всем братьям, что имя Томэо ныне должно звучать во всех молитвах верховному богу, как имя новой императрицы…

Беда заключалась в том, что Томэо, с точки зрения подданных Паганской короны, несомненно, была владычицей страны, но не располагала верной армией или могущественной семьей, и ей не подчинялась государственная стража. Томэо могла сколько угодно называть себя императрицей, но реальные бразды власти в Патане держал дряхлый Готоба, а вернее, его родственник и верный слуга Сутари. Оба они сейчас находились в отбитой у мятежников Западной Столице. И очень хотели вернуть символы владычества обратно, желательно вместе с головой невесты Кисо из дома Мориту.

Три восхода, миновавшие после визита гонца Сутари, разносившего вести о победе законных правителей над бунтовщиками, тяжело дались Конану, Мораддину и их царственной подружке. Вечером второго дня в монастырь нагрянул отряд стражи, настолько неожиданно, что Ясухиро едва успел спрятать свою любимицу Томэо и ее друзей в потайной комнате позади покоев братии. Десятник, командовавший патрулем, разумеется, проявлял уважение к главе обители, ибо знал: любой конфликт с монахами Дарумы чреват крупными неприятностями. Благочестивые служители бога, дающего безоружному силы противостоять злодеям с мечами, могли, не особо утруждаясь, перебить отряд полностью или бросить стражников в таинственные подземелья храмов, о которых ходили самые невероятные слухи.

Командир спросил у Ясухиро, не видел ли он женщину, носящую имя Томэо Йосинаки Тайса, и сопровождавших ее иноземцев крайне подозрительного вида. Сразу подтвердились опасения Конана: Мораддин в схватке с убийцами Кисо на лесной прогалине у тракта, ведущего к главному городу Империи, пощадил одного из них — не убил, а всего лишь оглушил. Придя в себя, стражник все рассказал отряду, посланному Сутари на помощь душегубам.

— Дубина! — заорал на Мораддина варвар, выслушав рассказ настоятеля. Заглянувший в Цзи Дарума патруль к тому времени уехал оповещать окрестные деревни.— Что за дурацкая привычка — щадить врагов?! Именно из-за тебя они теперь ищут не только Томэо, но и нас! Сколько можно вдалбливать в твою тупую гномью голову — каждый, кто с оружием встал на нашем пути, должен умереть! Посмотри, что получилось, любитель белых мышей! Едва мы очутились в совершенно чужой стране, тут же ввязались в историю почище султанапурской!

Ругался Конан по-турански, а посему, кроме Мораддина и Ясухиро, его никто не понимал. Может быть, оно было и к лучшему. Мораддин краснел, бледнел, грыз ногти, однако помалкивал, дожидаясь, пока Конан отведет душу. Сын гнома, перенявший понятия чести у народа своего отца и кхитайских мастеров боевых искусств, остался при своем убеждении: нельзя убивать противника, если он слабее тебя и ты можешь победить без кровопролития. Отступать от старых принципов Мораддин не собирался. И плевать, что наговорит безмозглый варвар…

— Я полагаю,— невозмутимо начал он, едва Конан выдохся и перестал кричать,— мы уже ничего не в силах исправить…

— Конечно! — рявкнул киммериец.— Теперь по всему этому захудалому королевству идет охота на двоих болванов, оставляющих после себя следы в виде живых врагов! Ты во всем виноват! Что теперь