сказать?

Хотя микрофон перед ним был отключен, люди, стоявшие близко к помосту, его услышали. Друзья его, а потом и многие другие стали требовать, чтобы ему дали слово. Неудивительно, что много было и других криков – чтобы ему вообще заткнули рот. Градиль молча послушала этот шум, потом стала совещаться с остальными судьями… В конце концов Чан Тэкенг, на правах старейшего старейшины, объявил:

– Мы милосердны, и все должно делаться в соответствии с законом. Прежде чем выносить приговор, мы дадим подсудимому слово. Но я его предупреждаю, что если он снова начнет вести противозаконные речи, то мы его сразу заглушим.

Ян оглядел своих судей, потом поднялся и повернулся лицом к толпе. Что же сказать такого, к чему нельзя будет придраться и назвать противозаконной речью? Если произнести хоть слово о других планетах или о Земле – его немедленно отключат. Придется играть по их правилам… Ну что ж, надежды мало – но попытаться все-таки надо.

– Народ Халвмерка! Меня сегодня судят за то, что я сделал все от меня зависевшее, чтобы спасти вашу жизнь. Чтобы спасти зерно, которое будет позарез нужно кораблям, когда они придут. Кроме этого, я ничего не сделал. Некоторые со мной спорили – но они ошибались. И я докажу, что они ошибались. Единственное мое преступление – а это не преступление – состояло в том, что я указал на новую и опасную ситуацию. И наметил способ, как справиться с этой ситуацией. Того, что мы сделали, – никогда раньше не бывало. Но это вовсе не значит, что сделали неправильно. Просто сделали нечто новое, вот и все. Старые правила не подходили к новым условиям. Мне пришлось действовать так жестко, как только я мог, потому что без этого ничего нового мы бы не сделали. В моих поступках не было никакой измены – а только здравый смысл. Нельзя судить меня за то, что…

– Достаточно, – перебила Градиль. Его микрофон снова отключили. – Доводы подсудимого будут учтены. Судьи начинают совещание.

Видно было, как она упивается своей властью. Какое там совещание? Ничего подобного и в помине не было. Она просто написала что-то на листке бумаги и подвинула листок соседнему судье. Тот тоже что-то написал, передал следующему… Все писали очень коротко, и было ясно, что это за слово. В конце концов листок попал к Чану Тэкенгу. Тот едва глянул на него – и провозгласил:

– Виновен. Подсудимый признан виновным. Он будет задушен гарротой в ближайшие двадцать четыре часа. За измену полагается гаррота.

На планете никогда еще не было казней – во всяком случае при жизни кого бы то ни было из присутствующих. Люди никогда даже не слышали о таком способе наказания. Поднялся шум. Одни перекликались друг с другом, другие громко задавали вопросы судьям… Гизо Сантос пробился сквозь толпу к самому краю помоста, и его голос заглушил все остальные:

– То, что сделал Ян, – не измена! Он здесь единственный здравомыслящий человек! Если то, что он сделал, измена, то мы все здесь повинны в измене…

Проктор-капитан Шеер выстрелил в упор. Гизо вспыхнул, пламя охватило его и мгновенно обуглило, превратив искаженное ужасом лицо в черную маску. Он умер, не успев упасть.

Стоявшие рядом с ним шарахнулись назад, раздались вопли ужаса, стоны людей, обожженных этим живым факелом… А Градиль заговорила:

– Этот человек казнен. Он кричал, что повинен в измене. Есть еще кто-нибудь, кто хочет признаться, что и он повинен?.. Выходите, говорите смело, вас услышат.

Она мурлыкала эти слова, надеясь на соответствующую реакцию. Люди из первых рядов в панике подались назад, вперед никто не вышел. Ян смотрел на тело своего друга в странном оцепенении. Мертв. Погиб, из-за него погиб. Быть может, обвинение справедливо и он на самом деле принес сюда хаос и смерть?.. Ян пришел в себя, когда Шеер подошел сзади и схватил его за плечи, чтобы не дать пошевелиться. Зачем это понадобилось, Ян понял, когда увидел перед собой Градиль. Она медленно подошла и остановилась, глядя ему в глаза.

– Ну что, Кулозик? Видишь, куда завело твое упрямство? Я тебя предупреждала: не становись поперек. Ты не послушался. Ты проповедовал измену. Из-за тебя люди погибли, последний вот только что. Но теперь всему этому конец – потому что тебе конец, Кулозик. Скоро мы с тобой попрощаемся. И Эльжбета с тобой попрощается…

– Да не пачкай ты ее имя своей пастью, мразь!

Ян не собирался ей отвечать. Вынудила.

– Эльжбета ведь не будет твоей женой, когда ты умрешь. Верно? Это единственный способ прикончить ваш брак – но надежный, так мы и сделаем. И твоего ребенка вырастит другой, другого он будет звать отцом.

– Ты о чем, ведьма?

– О, так она тебе не сказала? Забыла, наверно. А может, подумала, что тебе слишком не понравится, что она станет женой другого… Но у нее будет ребенок, твой ребенок…

Она умолкла, изумленно раскрыв рот, – Ян смеялся. Смеялся взахлеб, весело, радостно… Трясся от смеха, несмотря на то что Шеер прижал его к скамье.

– Не смейся, это правда!

– Избавьте меня от нее, – попросил Ян, отвернувшись и по-прежнему смеясь. – Уведите меня в камеру.

Новость подействовала на него совсем не так, как ей хотелось. Это была прекрасная новость! Так он и сказал Эльжбете, когда та пришла навестить его в камере.

– Что ж ты мне сама не сказала? Та шелудивая сука могла не знать, как я к этому отнесусь, – но ты-то!.. Ты-то должна была знать!

– Я не была уверена. Это такая замечательная новость – я сама узнала совсем недавно… А ей, наверно, врач проболтался; я не знала, что она в курсе. А тебя не хотела расстраивать…

– Расстраивать? Долго же приходится добираться хорошим вестям в наше мерзкое время!.. Ребенок – это самое главное. Меня могут убить в любой момент, но у тебя останется наш ребенок. Это же важнее всего. Ой, ты бы видела ее рожу, когда я стал смеяться. Вот уж чудовище… Я только потом сообразил, что эта реакция была самой удачной, нарочно не придумаешь, право слово… А она настолько злобна, что ей и в голову не приходит, что у людей могут быть какие-то человеческие чувства.

Эльжбета кивнула:

– Мне всегда бывало неприятно, когда ты так говорил о ней. Ведь она – Градиль… Но ты прав. Она на самом деле такая, даже хуже.

– Не говори так. Здесь нельзя.

– Потому что записывают? Теперь я это знаю, мне один твой друг сказал. Но я хочу, чтобы она услышала. Хочу сама ей все сказать. Она так старалась нас разлучить!..

И похоже, что это ей удалось, мрачно подумал Ян, она победила. Видеть Эльжбету – такой близкой и такой недосягаемой – было невыносимо.

– Теперь иди, – попросил он. – Только потом приходи еще, обещаешь?

– Конечно!

Он упал на койку, спиной к окошку, чтобы не видеть, как она уходит. Все кончено. Единственным человеком, кто мог бы что-нибудь сделать, чтобы его спасти, был Гизо. Но Гизо мертв. Градиль специально спровоцировала его; знала, что так получится. И убила тоже специально, знала, что за такое короткое время никто другой ничего не сможет сделать. Друзья у него есть, и немало, но они беспомощны. И враги тоже есть. Все, кто ненавидит перемены и во всех бедах винит его, – таких, наверно, большинство на этой планете. Ну что ж, он сделал для них все, что мог. Не слишком много… Хотя если корабли все же придут – будет чем встретить их, зерно здесь… Однако местным жителям и в голову не придет воспользоваться этим преимуществом. Они снова будут униженно кланяться – чего еще ждать от этих крестьян? – и вернутся на поля, в свое вечное рабство, будут и дальше влачить свое жалкое существование, без награды, без будущего…

А он вот успел хоть чуть-чуть пожить с Эльжбетой. Это было прекрасно. Лучше хоть немного, чем вовсе ничего. И у нее теперь будет сын. Хорошо, чтобы сын… Нет, лучше дочка. Слабый пол здесь не наследует землю, но живут они вроде подольше и чуть счастливее… Впрочем, это все чистейшие теории, если корабли не придут. На изношенной технике можно переправить на север большую часть людей – но только один раз,