— Нашла место резвиться. Ты сейчас целый детективный роман с суицидным уклоном напишешь. Какие-нибудь серьезные предположения есть?

— Это похоже на психотронное воздействие. Помнишь, ор Гелаэн рассказывал, как уничтожались поселки?

— Но там люди сами себя убивали всякими изощренными способами. А здесь этого не видно.

— Здесь вообще почти ничего не видно. Но помяни мое слово. Если наши «друзья» не здесь, то они где-то поблизости. Отчетливо пахнет серой.

— Если бы серой! Здесь, подруга, пахнет кое-чем похуже. И слишком отчетливо.

— В самом деле, хватит обонять эти миазмы. Полюбовались, и будет. Надо идти в обход. Нечего испытывать крепость нервов наших ребят.

Дальше мы идем вдоль тропинки в ста метрах от нее, не теряя ее из виду. На ходу прощупываем эфир. Он молчит. Замеряем радиоактивность, делаем экспресс-анализы воздуха, воды и почвы. Все в норме. Радиационный фон несколько повышен. Но, кто знает, может быть, он такой здесь нормальный.

Километра через два слева открывается большой поселок. Точнее, то, что от него осталось. А осталось не так уж и много. Кучи угля и пепла, а среди них — печи с кирпичными трубами. Причем кое-где печи и трубы разрушены, явно уже после пожара. Кирпичи на изломах не закопченные. Здесь, несомненно, поработала какая-то «зондер-команда». Карательная экспедиция. Четыре колодца в поселке засыпаны землей, а пятый до отказа забит детскими трупиками. Детишки не старше трех, пяти лет.

Петр нервно передергивает затвор автомата. Я подбираю выпавший патрон и протягиваю ему.

— Пригодится еще. А пока стрелять не в кого.

— Линять отсюда надо, и поскорее, — тихо говорит Сергей.

— Нет, Серега, линять отсюда рановато, — возражает Петр, — надо еще этих массовиков-затейников разыскать, которые это побоище организовали.

— А как их найдешь? Эфир молчит. Следов никаких.

— Искать надо, и будут следы. Далеко они уйти не могли.

— А вот здесь, Петро, ты ошибаешься, — возражаю я. — Вряд ли они пасутся где-нибудь поблизости. Здесь им делать уже нечего. Покарали и пошли дальше. Да и не одно здесь такое побоище. Встретится, наверняка, еще.

— Почему так думаешь?

— Эфир-то молчит. Значит, говорить уже некому.

— А может быть, здесь радиосвязи еще не знают.

— Знают. Точнее, знали.

Я показываю на обломки трансляционной мачты на противоположном от нас краю поселка. Петр ошеломлен. До него доходит.

— Значит, эфир молчит потому, что уже некому что-либо передавать?

— Совершенно верно.

— Это что же выходит? Здесь поголовно уничтожили все население? Стерли с лица Земли целую цивилизацию?! Не может быть!

— Может быть, Петр. Все может быть. В других Фазах и не такое мы видали. А здесь наших «друзей», скорее всего, уже нет. Даже, наверняка, нет.

— Почему такой вывод? — спрашивает Наташа.

— Им для каких-то, пока неясно каких, целей нужна живая, действующая цивилизация. Цивилизация, где они будут хозяевами. А поскольку эту цивилизацию они уничтожили, то и делать им здесь больше нечего.

— Но почему такая жестокость? Зачем эта глобальная бойня?

— Ну, это-то как раз понятно. Судя по всему, местным жителям тоже предложили вступить в пресловутую «федерацию». А они мало того что отказались. Они, когда их начали принуждать, оказали сопротивление. И весьма успешное. Тогда на сцену вышли главные силы. Результат перед вами.

— А почему вы с Леной считаете, что это их работа?

— На телах в овраге нет никаких следов насилия. Люди были убиты пси-воздействием. Перед этим над ними поиздевались.

— А почему вы думаете, что над ними издевались? — спрашивает Дмитрий.

— Они голые. Их лишили воли и заставили делать то, что только взбрело в голову тем, кто ими управлял. Скорее всего, и дома-то свои они сами подожгли. А может быть, и детишек своих сами в колодец кидали. А потом их загнали в овраг и там прикончили.

— Я все-таки не пойму, зачем такая жестокость? — не унимается Наташа.

— И это, Наташа, понятно. Понять, в данном случае, не значит простить. После того, как они получили сокрушительный отпор от биологической цивилизации, они озлобились, ожесточились. Они и раньше-то не отличались ангельским характером. А возможно, что они, помимо биоцивилизации, где-нибудь крепко по морде получили. И вот — результат.

— Значит, они могут и у нас такое же сотворить? — тихо спрашивает Сергей, он потрясен увиденным.

— У вас — нет. Ваша Фаза им сопротивления не оказывает. Наоборот, сама лезет в их объятия.

— И что же теперь делать?

— Ничего. Ты видишь, что происходит с теми, кто дает им отпор. Когда мы соберем полную информацию и вернемся к себе, противодействовать этим «затейникам» будет наша Нуль-Фаза. А с ней им справиться будет весьма непросто.

— Для этого надо как минимум попасть в нее, в Нуль-Фазу, — вздыхает Лена.

Мы уходим подальше от тягостного зрелища и на опушке леса организуем привал. За обедом мы принимаем решение: уходить в другую Фазу. «Затейников» мы здесь уже не найдем, а на результаты их зверств мы насмотрелись достаточно.

Но, как выяснилось, еще недостаточно. Ближайший к нам переход оказался опять в трехстах километрах. Правда, на этот раз нам не мешали ни дождь, ни густая трава. Зато мы сверх всякой меры насмотрелись на художества изобретательных «затейников».

Небольшой, разрушенный в щебень городок. Впечатление такое, словно каждое здание старательно в упор расстреливали из шестидюймовых орудий. Уцелело только одно строение: башня непонятного назначения тридцатиметровой высоты, сложенная из белого камня. Вся мостовая вокруг башни завалена трупами, лежащими в несколько ярусов. И они опять голые. На этот раз следы воздействия налицо. Их сбрасывали с башни. Или они прыгали сами. Это вернее. Кое-кто из тех, кто прыгал последним, насмерть не разбились. Они смогли отползти, кто на десять метров, а кто и на пятьдесят, и умерли уже там.

А неподалеку от башни — следы огромного костра. Пепел перемешан с обугленными детскими костями.

Все молчат, никто не может вымолвить ни слова, только побелевшие пальцы судорожно сжимают цевья автоматов. А я представляю, как длинная очередь обнаженных мужчин и женщин движется к башне. У некоторых женщин на руках дети. Проходя мимо костра, матери кидают в него своих детей и снова занимают свое место в очереди. Очередь движется медленно. Башня высокая, а в очереди есть и старики, и больные люди. Им тяжело подниматься так высоко. Но те, кто уже поднялся на самую верхнюю площадку, задержки не создают. Быстро, деловито подходят они к краю и бросаются вниз головой, «ласточкой».

А это — крупный город, тысяч на двести пятьдесят, триста жителей. Дома, как и везде, полуразрушены или разрушены совсем. Но ограды художественной ковки вокруг парков, скверов, особняков и вдоль набережной уцелели. Очень красивые, искусно сделанные ограды. Их венчают железные штыри до сорока сантиметров длины. И на каждом штыре насажен ребенок, от грудников до трех-пятилетнего возраста.

А взрослые и дети постарше, опять-таки голые, лежат вдоль центрального проспекта вплотную друг к другу. По ним проехал каток для укатывания асфальта. Ну и фантазия у этих «затейников»!

— Интересно, — размышляю я вслух, — а почему маленьких детишек всегда казнят отдельно? В селе топили в колодце, в городке сожгли, а здесь — вот так.

Лена странно смотрит на меня. Вид у нее довольно мрачный. Тяжело вздохнув, она тихо говорит:

— Я думала, ты знаешь. Дети в этом возрасте плохо поддаются внушению. Особенно массовому.