Он мчался в ночном сумраке, и трое друзей скакали рядом, будто призрачные тени, оседлавшие ветер. Дорога тянулась мимо утесов; их черные бесформенные громады казались сгустками тьмы, ведущими в ад вратами, украшенными блеском звездных диадем. Они неслись вперед, они спешили; волны, рокотавшие за скалами, и мерный топот копыт слагались походным маршем и торопили, торопили… Жизнь – смерть, мир – война, честь – позор… Вот дилемма, назначенная к решению. Вращалось колесо судьбы, грозя сокрушить владык и владычиц, и, чтобы замедлить поступь рока, его с друзьями бросили под тяжкий обод. Их жизни и шпаги, их верность и честь…

Лица друзей были спокойны. Их имена не вспоминались Дарту, но в этом не было нужды; он слышал их голоса и, кроме имен, знал о них все. Силач с грубоватой физиономией отличался любовью к пышности и склонностью к хвастовству; черноглазому юноше мечталось о сане аббата, что, впрочем, не мешало ему волочиться за женщинами; самый старший, суровый мужчина с бледным лицом, был скрытен и неразговорчив. Такие разные, такие непохожие… Но верные, как фамильный клинок толедской стали.

– Опасное предприятие, черт возьми! – заметил силач. – Каждый из нас рискует жизнью, и мне хотелось бы по Крайней мере знать, во имя чего.

– Должен признаться, что я с тобой согласен, – улыбнулся юноша. – Если наш поход свершается с благочестивой целью, мы попадем в божьи чертоги, в противном случае… – Он оборвал фразу и передернул плечами. – Сатана не дремлет, и очень не хотелось бы очутиться в его лапах!

Старший мужчина повернул к черноглазому спокойное бледное лицо.

– Я заменил бы. слово «благочестивая» на «благородная», и в этом случае все будет ясно. Можем ли мы сомневаться, что наш друг, – он кивнул в сторону Дарта, – призвал нас для дела, грозящего уроном чести? Это было бы нелепо и оскорбительно! А раз так, к чему вопросы?

Наступило молчание, затем Дарт услышал собственный голос.

– Вы правы. Разве король отчитывается перед нами? Разумеется, нет! Он просто говорит: господа, в Гаскони или во Фландрии дерутся – так идите драться! И мы идем. Во имя чего? Мы даже не задумываемся над этим.

– Наш друг прав, – поддержал бледный. – Мы идем умирать, куда нас посылают, без сожалений и лишних вопросов. Да и стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать?

Подул ветер, всадники взмыли над дорогой, закружились, разлетелись… Но грусть расставания не коснулась Дарта; он знал, что их встреча – не последняя, что друзья вернутся и что они – каким-то странным мистическим образом – пребывают в собственной его душе, а если не в ней, то где-то рядом, совсем поблизости. Он размышлял о другом, о драгоценном подарке, сделанном памятью, о словах, которые вырвались у него только что.

Разве король отчитывается перед нами? Разумеется, нет! Он просто говорит: господа, в Гаскони или во Фландрии дерутся….

Гасконь! Трепет листвы под ветром, налетевшим с горных пиков, каменистые кручи, дуб у обрыва – огромный, величественный, с черной морщинистой корой, синее небо и облако, похожее на птицу, парившую над неприступной вершиной… Гасконь, родина! Крохотная частичка воспоминаний, подаренная ему… Что же еще он сможет вспомнить?

Он пожелал возвратиться в Гасконь, но налетели другие слова, названия-призраки, слившиеся не с первой, со второй его жизнью. Эйзо, Растезиан, Лу-гут, Буит-Занг, Конхорум, Йелл Оэк… Теперь они не были бестелесными; они наполнились смыслом и содержанием, звуками и ароматами, воем пустынных ветров, грохотом горных обвалов, пеной, вскипающей над водопадами, чувством стремительного полета над плоской серой равниной или парения в облаках, густых и белоснежных, скрывающих спрятанный под ними мир.

Сосредоточившись, он пронизал облачные покровы. Внизу – ни земли, ни воды, а странная смесь того и другого; огромное болото, раскинувшееся от полюса до полюса под белым, будто мрамор, небом. Жидкая грязь, черные окна трясин, мутные желтые протоки, зелень островов, сплетенных буйной растительностью, гигантскими травами или водорослями, поднимающимися с болотистого дна… Кое-где – клочки настоящей суши: с останками древних скал – у полюсов, заросшие деревьями – у экватора… Нет городов, но есть поселения – хижины, крытые тростником, пристани, лодки и маленькие плоты; они мельтешат в протоках у деревень, словно муравьи вокруг муравейника. В лодках и на плотах – существа с голубовато-смуглой кожей, подобные людям, но невысокие, с тонкими хрупкими конечностями; в руках – остроги, на чреслах – скудная одежда, передники и юбочки из трав.

Тири… Буит-Занг… Он не нашел там ничего. Легенды поглотило время, а все остальное – огромное болото.

Новая картина: ярко-зеленые небеса, серые безбрежные пески, поля застывшей лавы, безжизненные впадины морей, соединенные извилистыми рубцами – руслами пересохших рек… Гарь и дым вулканов, едкий сернистый запах и постоянное колыхание почвы, словно под ногами не земля, а палуба судна, которое то поднимается, то опускается на мелкой зыби. Жизни нет, однако есть ее следы.

Йелл Оэк… Там, под бывшим речным берегом, гравиметры Марианны обнаружили город, засыпанный пеплом и залитый лавой, а Голем его раскопал: дома-загоны без крыш, осколки глиняной утвари, груды костей и черепов, окаменевшие яйца и отпечатки каких-то предметов в застывшей лаве – возможно, металлических, но рассыпавшихся в прах. Черепа были с тремя глазницами, на костях рук и ног – по пять суставов, как выяснилось в ходе реконструкции, проделанной Марианной. В общем, бесполезные сведения, ибо этих трехглазых яйцекладущих никак нельзя было спутать с Ушедшими Во Тьму – слишком примитивная культура. А вот на тьяни они походили как родные братья.

Другой мир, богатый и щедрый, подобный Земле и Анхабу. В меру воды и в меру суши; материки, океаны, моря, холмы и горные хребты, пышная щедрая растительность синих, серых, голубых оттенков. Животных мало, зато разнообразие древесных форм, выведенных с неподражаемым искусством: деревья плодоносящие и декоративные, деревья с корой, заменяющей мех или ткань, деревья с ровным прямым стволом и скудной кроной или, наоборот, приземистые, с очень длинными ветвями, похожие на шатры. Лианы – готовые канаты и веревки, синий бамбук – жерди на изгородь, мох – густой и мягкий ковер, светящийся лишайник – факел, а кроме того – корнеплоды и нежные фрукты, гроздья сочных ягод, тростник, истекающий сладким соком, орехи с мучнистой мякотью или полные меда и молока… На экваторе – степь, и в ней, на расстоянии трех-четырех лье друг от друга, растут деревья чудовищной толщины и высоты; у их корней – древесные дупла-пещеры со стенами и потолками, будто натертыми воском.

Лугут… Чарующее лесное изобилие, птицы, звери, и ни единого живого существа из тех, что можно было бы счесть разумными… Однако Джаннах и другие балары считали, что совершилось важное открытие – возможно, найден материнский мир Ушедших. Правда, после трех-четырех экспедиций и проведенных иразами раскопок это мнение признали ошибочным. На Лугуте обитали одаренные разумом племена, к которым Темные явились из космических пространств; явились, облагородили их мир и, вероятно, жили в дружбе с ними не одно тысячелетие. Затем исчезли, взяв с собой всех местных обитателей. Куда? Зачем? Теперь эти вопросы не вставали – по крайней мере, первый из них.

Еще вспоминался Дарту Конхорум, мертвый мир, глыба оплавленного камня, сожженного сверхновой. Труп, а не планета! Но у нее был спутник – полый, в нарушение всех законов космологии, и эта полость, располагавшаяся в пятидесяти лье от почерневших скал, имела форму правильного шара. Видимо, пустого, если судить по данным гравиметров, но главной загадкой была не эта зияющая на экранах пустота, а то, как проникали в подземное сооружение. Конечно, лучевой удар, оплавивший поверхность сателлита, закрыл наружные каналы, но в глубине, у самой сферы, им полагалось сохраниться. Однако Марианна ничего не обнаружила – ни отверстий в стенках шара, ни подходивших к ним тоннелей, ни рыхлой породы, изъятой при строительстве.

Высадившись вместе с Големом, Дарт распорядился смонтировать стационарный дисперсор и пробить канал – такой, чтоб в нем разместились прожектора и видеодатчики; Затея эта кончилась печально: в тот момент, когда до сферы было рукой подать, перемычка лопнула, и из полости хлынул под сильным давлением газ. Дисперсор вместе со станиной разлетелся на куски, Дарт угодил под рой обломков,