стоял список вещей, которые никак нельзя забыть: паспорт, деньги, дорожные чеки, конспекты лекций, солнечные очки, турецкий разговорник. Все это уже лежало в его портфеле, но ему казалось, что чего-то не хватает. Летит он тем же самым ранним рейсом, что и Моррис Цапп, так что утром на сборы времени уже не будет.

Филипп всегда плохо спал перед заграничными поездками, но в эту ночь сон и вовсе покинул его. Обычно в таких случаях он с молчаливого согласия Хилари занимался с ней любовью, стремясь уладить в прощальном объятье возникшие накануне размолвки, что даже при отсутствии искренности имело успокаивающий эффект и обеспечивало несколько часов сна. Филипп и в этот раз попробовал погладить Хилари по крутому боку, но она, недовольно пробормотав что-то во сне, отбросила его руку. Так он и крутился в постели без сна, обижаясь на Хилари и жалея себя. Допустив, что по дороге в Турцию он

погибнет в авиакатастрофе, он с мрачным удовлетворением вообразил себе, как Хилари, узнав об этом, будет терзаться виной. Единственным недостатком этого сценария было его собственное исчезновение с лица земли — пожалуй, слишком высокая плата за не выстиранные вовремя носки. Затем Филипп попытался вообразить себе любовное приключение в Турции, но далеко дело не пошло, поскольку было совершенно неясно, чего ждать и от Турции, и от турецких женщин. Наконец, он остановился на варианте случайной встречи с Анжеликой Пабст, которая — никто так и не понял, откуда она приехала и куда уехала, — могла повстречаться ему где угодно, хоть в Турции. Его сильно разочаровала неудачная попытка подружиться с привлекательной молодой женщиной в первый вечер конференции. Поэтому, дав волю фантазии, он выхватил Анжелику из лап террористов в турецком поезде и был вознагражден ночью любви, полной благодарности и восторгов (девушка в момент спасения очень кстати была лишь в прозрачной ночной рубашке), и наконец задремал, хотя в течение ночи еще не раз просыпался, а когда в половине шестого раздался звонок будильника, он почувствовал себя скорее уставшим, чем отдохнувшим.

Половина шестого утра не такой уж ранний час, учитывая, что такси заказано на шесть, — это сразу становится понятно Филиппу, пока он моется, одевается и неловко бреется, а потом роется в шкафу и в ящиках комода в поисках дорожной одежды и возится с замками на сумках. Хилари даже не пошевелилась, чтобы встать и помочь ему или хоть приготовить чашку кофе. Филипп в принципе не может поставить это ей в укор» И все-таки он ею недоволен. Без трех минут шесть он в некотором роде уже готов: плохо выбрит, непричесан, в нечищеных ботинках, но все-таки готов. И тут он вспоминает, чего не хватало в его вчерашнем мысленном списке — туалетной бумаги. Он пытается найти непочатый рулон в кладовой возле кухни и в панике выбрасывает из нее коробки стирального порошка, бутылки с моющими средствами, щетки, мочалки, но поиски его безуспешны. Он стремительно взлетает по лестнице,

врывается в спальню, включает свет и грозно спрашивает в спину Хилари:

— Где туалетная бумага?

Хилари приподнимает голову и спросонья ничего не может понять. — Что?

— Туалетная бумага. Мне нужно взять с собой.

— У нас она кончилась.

— Что?!

— Я сегодня собиралась купить ее.

Филипп разводит руками:

— Замечательно! Просто замечательно!

— Возьми да купи.

— В шесть утра?

— Ну, в аэропорту, может быть… — А может и не быть! Или у меня не будет времени. — Если хочешь, можешь взять ту, что осталась в нижнем туалете.

— Большое спасибо, — с сарказмом говорит Филипп прыгая через две ступеньки, сбегает вниз по лестнице. В туалете на первом этаже осталась половина рулона, который закреплен пружиной в висящем на стене керамическом держателе. Филипп лихорадочно дергает рулон во все стороны, пытаясь высвободить его из держателя. В это время раздается пронзительный дверной звонок. Филипп вздрагивает, рулон выскакивает из держателя, падает на пол и с невероятной скоростью разматывается во всю длину туалетной комнаты. Чертыхаясь, Филипп пытается смотать его, бросает это дело, бежит к себе в кабинет, засовывает в портфель пачку писчей бумаги формата А4, бегом возвращается в переднюю, сердито кричит: «Ну, пока!», затем снова взлетает по лестнице, хватает с вешалки плащ и выбегает из дома, с грохотом захлопнув дверь.

— Все в порядке, сэр? — спрашивает водитель, видя, как Филипп без сил падает на сиденье.

Филипп кивает. Водитель отпускает сцепление и включает заднюю скорость. Такси трогается с места и тут же

останавливается, повинуясь раздавшемуся из дома крику. В поле зрения появляется Хилари: в наброшенном поверх ночной рубашки пальто она трусит по дорожке, прижимая к груди разваливающийся ком нижнего белья. Филипп открывает окно.

— Ты забыл это в сушилке, — переведя дух, выпаливает Хилари и бросает охапку маек, трусов и носков Филиппу на колени. Водитель такси с интересом наблюдает за ними.

— Спасибо, — недовольно бурчит Филипп, подхватывая свое исподнее.

Хилари усмехается:

— Ну что ж, до свиданья. Счастливого пути.

Она наклоняется и, закрыв глаза и поджав губы, подставляет лицо для поцелуя. Филипп, не в силах отказать ей, высовывает из машины голову, чтобы клюнуть Хилари в щечку.

И вдруг происходит странная вещь. Пальто на Хилари распахивается, ворот ночной рубашки раскрывается, и Филипп упирается взглядом в ее правую грудь. Этот объект ему хорошо знаком. Впервые он познакомился с ним двадцать пять лет назад, нерешительно дотронувшись до него сквозь толстый вязаный свитер и прочно сработанный девичий бюстгальтер, — одновременно целуя на прощанье его обладательницу у крыльца ее дома после просмотра фильма «Броненосец Потемкин». Во плоти он увидел этот объект в первую брачную ночь. С тех пор он видел и трогал его (а также его брата-близнеца), наверное, несколько тысяч раз: ласкал и мял его, облизывал и зарывался носом, смотрел, как его сосут дети, и сам иногда прикладывался к соску. Со временем объект этот потерял изначальную упругость и шелковистость, пополнел, потяжелел и стал не менее привычным, чем старая подушка привычная, но ничем не примечательная. Но истоки и мотивы вожделения непредсказуемы и переменчивы, а природа его такова, что случайно брошенный взгляд на грудь в вырезе ночной рубашки, из потаенных глубин которойдо ноздрей Филиппа доходит приятный запах теплого тела и постели, чуть не до потери сознания вызывает в нем желание снова трогать, лизать, ласкать эту грудь и зарываться в нее носом. Филипп уже не хочет ехать в Турцию. Он вообще сейчас ничего не хочет кроме одного — лечь в постель с Хилари. Но, разумеется, это невозможно. А, может быть, его желание столь сильно оттого, что это невозможно? И все, что ему остается, это поцеловать Хилари в губы крепче, чем он собирался — или чем она ожидала, поскольку она бросает вслед удаляющемуся такси удивленный, ласковый и даже нежный взгляд. Филипп продолжает смотреть на нее в заднее стекло. Хилари наклоняется, поднимает с земли одинокий носок и грустно машет им, как подаренным на прощанье шелковым платком.

Через несколько часов после того как Филипп Лоу вылетел из Хитроу самолетом турецкой авиакомпании, выполняющим рейс на Анкару, Перс МакГарригл вылетел из Шеннона на «Боинге» компании «Эйр Лингус», выполняющем рейс на Лондон: подошел день вручения литературных премий в Королевской академии.

«Аннабель Ли» оказалась старым прогулочным пароходом, который когда-то исправно бороздил воды Темзы, а теперь с неподвижными гребными колесами и незапятнанной трубой стоял на мертвом якоре у пристани «Чаринг Кросс». На его борту находились ресторан, бары и сдаваемые внаем помещения для приемов. Лондонский ученый люд, выгружаясь из такси, выходя из станции метро и шествуя по набережной, бурно выражал удовольствие по поводу столь необычного места проведения торжества. На город опустился чудный майский % вечер, вода в реке стояла высоко, и свежий ветерок играл флажками и вымпелами на такелаже «Аннабель Ли». Впрочем, взойдя на борт, иные усомнились в правильности выбора места встречи: пол под ногами ощутимо подрагивал, а если поблизости случалось пройти крупному речному судну, то «Аннабель Ли» начинала раскачиваться на волнах, так что гости с трудом удерживали равновесие на красном плюшевом ковре в главном салоне парохода. Однако вскоре уже трудно было понять, отчего от