матери увидел черные головешки на пепелище, воронку от бомбы!.. Все это увидел потом, позже, когда уже навоевался — и отвоевался! — в партизанском отряде, когда Смоленск снова был в наших руках. Тогда пепелище поросло бурьяном. Узнал день бомбежки, подсчитал дни твоего пути, понял: ты, конечно, была тут…

— Чуть припоздала я, не угадала. В дороге задержалась — Сашку рожала. — Ольга из жалости к Василию сказала это с наигранной бодростью, думала, и он сменит свой мрачный тон: все-таки у них сейчас не поминки по их прошлому, а встреча после разлуки. Но он, понимая сердцем и разумом, что встреча их слишком запоздалая, и, поддавшись грустному настроению от воспоминаний, но мог стать иным.

— Стоял, глядел на бурьян — и седел… Потом разыскал людей с нашей улицы. Ничего ясного! И вот случайно встретил соседку. Старая уж. Раньше против нас жила.

Через улицу. Признала она меня. Даже имя помнила, хотя многое в оккупации пережила. Спросил про мать. Говорит: «Погибла». Про тебя спросил. «Была, — говорит, — как же. Старик рассказывал». — «Когда, — спрашиваю, — была-то, до бомбежки или после?» — «Разве, — говорит, — упомнишь?» — «Одна или с малышом?» — «Кажись, с малышом». Посеяла она сомнение в моей душе…

— А ты уж с н е ю был? С этой? — не щадя Василия, жестоко спросила Ольга.

— Погоди о ней… — взмолился Василий. — Я надеялся разыскать тех, кто поехал с тобой с заставы. Как-то так вышло, что совсем не помнил адрес замполита, но зато знал, что начальник заставы из Подольска, из-под Москвы. И я кинулся на поиски семьи капитана. Его мать с тобой уехала.

— И девочка. Наташа.

— Помню.

— Нашел ты их?

— Да, мать разыскал. Война еще шла. Рассказал про смерть капитана — он погиб в первый день боя. Еще утром. Незадолго до моего приезда мать узнала и о гибели жены капитана… сына. Она военным врачом была на фронте. Насмотрелся слез!.. О тебе она сказала, что потерялась в дороге во время бомбежки, что Даша искала и не нашла. Обе они, мол, наплакались в вагоне. Старушка все твердила, что, конечно, погибла. Дашин адрес она тоже не знала — расстались они как-то неожиданно… Верил я и не верил. Ведь не видела же она тебя мертвой!

— Вот как вышло. И Алексей не видел тебя мертвым.

— Врали все!

— Они не виноваты, Вася. Обстановка…

Он вспылил:

— Значит, мы виноваты?!

— В чем-то, может, и да… Ладно, оставим это. Лучше расскажи, как жил все эти годы.

— Погоди, Оля… Я потом еще раз написал матери капитана в Подольск. Думал, вдруг нашлись твои следы или кого другого. Письмо вернулось. На конверте: «Адресат выбыл». У старушки была где-то дочь, должно быть, к ней с внучкой перебралась… В Смоленске был еще, слал запросы в Москву. Все без толку.

— С нею-то все-таки когда сошелся? — опять спросила Ольга.

— Легко подсчитать, — резко кинул он. — Сашке одиннадцать уже, — добавил, словно Ольга и в самом деле могла заняться этими, ничего не дающими подсчетами.

— А как же ты, Вася, не узнал, погибла ли я, а завел новую жену? — тяжело дыша, почти шепотом допытывалась она.

— Настя дважды спасла меня от смерти. От верной смерти. Только поэтому она стала моей… моей женой. Но если б я знал, что ты жива, я не коснулся бы чужой жизни, стороной за версту обошел бы.

— Больно…

— А мне? Щади и меня… — Спазмы перехватили ему горло. С минуту молчал, потом, глядя в глаза Ольге, словно мысленно прося ее выслушать все, что он собрался сказать дальше, заговорил: — Ты не сердись на меня за то, что я скажу сейчас. Понимаешь, такое было чувство. Оттого ли, что много думал о тебе, искал я в Насте твои привычки, твои черточки, и она казалась очень похожей на тебя. Чем — не пойму, а похожа. Не с лица, не снаружи. Характером, душой…

Василий рассказал, как Настя, укрыв от немцев и выходив его, переправила в лес к партизанам — в небольшой отряд, только что зародившийся, как позже появилась в отряде сама. Была она вдова: муж артиллерийский старшина перед самой войной в автомобильную катастрофу угодил. Поведал Василий и о том, как Настя, раненного, вынесла его на себе по болоту из-под носа фашистов к своим. Рассказывая все это, он не хотел ни оправдать в глазах Ольги себя, ни выгородить как-то Настю. И может, совсем не рассказал бы, если б Ольга сама не вынудила его.

Ольга же в эти минуты вспоминала рассказ тети Паши о двух мужьях неизвестной ей Шуры, пророчество Ирины о второй Васиной семье… Вот и ему, Василию, тоже придется решать трудную задачу: как теперь быть? И ей придется… Вдруг какими-то другими глазами посмотрела она на него и увидела на уставшем, почти незнакомом ей лице мучительную растерянность. Ольга поняла, что нельзя сейчас задавать ему вопрос: «Как нам быть теперь?», чуть не сорвавшийся с языка.

Василий вряд ли догадался, о чем она думает, и, закончив рассказывать, спросил:

— Как же ты разыскала меня?

Ольга обрадовалась, что на какие-то минуты отодвинулся их роковой разговор. Ответила:

— Думаю, Алексей это. Он понимал — не верю я в твою смерть, и сам, видно, стал сомневаться. Наверно, писал куда-то для успокоения своей совести. А узнала, что ты жив, несколько дней назад. Из военкомата пришла бумажка.

— И ты сразу поверила?

— У меня и до этого теплилась в сердце вера, что, может, и жив…

— Обрадовалась хоть?

— Такое нахлынуло…

— Не узнала меня? Трудно, конечно. Годы… Лучше бы их совсем не было, не жить бы… А я тебя сразу узнал. Такая же ты… красивая… — Дернулся нерв на щеке. Василий с трудом отвел взгляд от лица Ольги, перемолчал. — Замуж не вышла? — спросил и искоса поглядел на нее.

Она поняла, что ему нелегко было задать такой вопрос. Ответила просто:

— Нет, Вася, не вышла.

— Что же ты? Молодая ведь…

— Трудно это.

— А я какой богатый вдруг стал! — Он деланно усмехнулся. — Две жены, два сына. — И более нежно добавил: — Два Сашки.

— А она знала, что я у тебя есть… что ты женатый?

— Я не таил… Слить бы всех вас вместе, каждую двойку — жен, сыновей…

— Не слить, Вася, — сказала и подумала: «А как же мне-то поступить? Звать его с собой на Север? Остаться с ним здесь, в Минске?» Что-то очень мешало и тому и другому. Новая семья Василия? Конечно да. И еще что-то не менее важное. Ольга не хотела признаваться себе в этом, но не признаться было трудно: это что-то — ее Виктор. Она так и подумала: «Мой Виктор». От сравнения ли Василия с Виктором, которое происходило где-то подсознательно, невольно, параллельно с разговором о другом (она уже поймала себя на этом), или оттого, что Василий завел новую семью, Виктор теперь стал для Ольги ближе, дороже, роднее. И поэтому она знала, что, когда ей придется отвечать на вопрос Василия: «Как нам быть теперь?» — а вопрос такой пускай он сам задаст рано или поздно, — она ответит разумно, не обидит ни Василия, ни его Настю.

Будет больно самой. Наверно, очень больно. Хотя боль эту и не сравнить со всем тем, что передумано, пережито, выстрадано, и все же боль эта может сделать ее несчастней. Оборвутся все надежды… Так она, сама не заметив, убедила себя, что их жизнь, ее и Василия, уже не соединима в одну, общую.

Василий, похоже, понял, о чем она думала, и тихо, боясь ответа ее, спросил:

— Как же теперь, Оля, быть нам? Ты уж решай. Твое право.

Она ответила сразу:

— Что ж тут решать? Жизнь без нас распорядилась нами.