Сашину похвальную грамоту. Успех этот обрадовал и его.

Теперь они стояли рядом. Иногда смотрели в глаза друг другу и тихо улыбались. А то обменивались короткими фразами, для них значительными и важными, и опять умолкали. Им было хорошо оттого, что вокруг разлилась удивительная ночь, не похожая на все другие, минувшие, и, наверное, отличная от тех, что будут. Они жили этими минутами и часами, ничего не загадывая наперед, потому что о своем грядущем много говорили раньше. Из тех разговоров поняли одно: они нужны друг другу, очень нужны. Остальное казалось туманным и для Ольги и для Виктора, так как она все еще не решилась стать его законной женой. «Разве плохо тебе со мной вот так?» — отводила Ольга его назойливые просьбы пойти наконец в загс, устроить свадьбу.

Но сегодня она, пожалуй, сказала бы слова более определенные, если б снова зашел разговор об этом. Ночь ли белая виновата, день ли счастливый тому причиной, только теперь Ольга в душе была нежней к Виктору и — сговорчивей. А может, потому она была такой, что знала — он сегодня ни о чем подобном не заикнется, чтобы не спугнуть ее хорошее настроение.

Между тем белая ночь таяла. Занималось утро нового дня.

Скоро Виктор проводит Ольгу домой, и, прощаясь с ним, будет она опять, как всегда, серьезной в разговоре и сдержанной в чувствах.

Он же такую ее и любил.

Изредка навещала Ольгу Ирина. Она никогда не приходила с пустыми руками — приносила молока, овощей, свежей стряпни Ульяны Павлиновны. Ольге и неловко было без конца принимать эти подарки, и отказаться было неудобно — обидишь. Она же в колхоз все хотела заглянуть, да так и прособиралась. Появилась лишь во время своего — не первого — очередного отпуска.

А как встретили! Колхозницы зазывали к себе в избы, угощали всем, что было за душой, откровенничали… Доярки утащили на молочную ферму, хвалились удоями своих холмогорских пеструх — Веток, Милок, Зорек.

Ульяна Павлиновна напекла шанег, Евдоким Никитич достал из шкафа припасенную на случай бутылку портвейна, Ирина хлопотала, накрывая стол…

— Ну расскажи, как ты там обжилась? — спросил Евдоким Никитич, улучив после второй рюмки подходящий момент.

Ольга рассказала.

— А я ведь знал, что не приживешься ты у нас, сбежишь, — заключил он.

На это Ирина заметила:

— Смешной ты, отец! Да разве она собиралась на пожизненно в деревню селиться?

Вспоминали военные годы, крутили пластинки с морскими песнями… Потом остались вдвоем с Ириной. Что ж, можно было бы растревожить сердце и память прошлым и всплакнуть — у них судьбы равные. Но зачем? Не лучше ли потешить себя обычными бабьими пересудами — кто да что. Нет, пожалуй, самое подходящее время поведать друг дружке свои сердечные дела — и хмель, растекшийся по жилам, зовет к этому.

— Все равно уйдет Ванька от этой селедки ко мне! — смехом брызнули глаза Ирины. — А у тебя-то как? Неужели никто не нравится? Или по-прежнему все желания назаперти, Оль?

Нет, не назаперти, Иринушка! Но не услышишь ты про эти желания, про того, кто правится. Не скажет тебе Ольга ничего. Так и вернется в город.

— Выйдем в луг, Ира, — предложила она.

Изумрудная шелковистая отава искрилась под нежарким солнцем бабьего лета. А если идти навстречу солнцу — увидишь расчудесное плетение нежной паутины. Кажется, нет ни единой былинки, которая не была бы соединена с другими этим серебристым кружевом.

Ольга помнит этот луг иным — цветистым, ароматным, дурманящим. И не в те дни, когда она жила в «Авроре» и видела его каждый день во всякое время и всякую погоду. Нет. Тем нарядным лугом она шла минувшей весной. Шла не одна, а с ним, с Виктором. Пускай не здесь точно, но лугом этим, двинским.

Может, рассказать сейчас Ирине — кто этот Виктор, каким счастьем горели глаза у него и у нее, о чем они говорили и о чем молчали, рассказать все-все?.. А надо ли? Не расколется ли, не рассыплется ли это видение на кусочки, которые потом уж не соберешь вместе? Ирина вдруг не утерпит, ляпнет кому-нибудь на деревне, тому же Ивану, и пойдет гулять оно языкастой сплетней от двора к двору, не похожее на то, каким живет в Ольгином сердце. Над лугом висела переливчатая песня жаворонка, и все кругом пело, и в душе — тоже. В звуках весны было что-то очень знакомое, похожее на мелодию вальса, породнившего в октябрьский вечер два сердца.

Почему же сейчас не звенит, не льется та музыка? Ах да, Ира рядом, не Виктор!..

— Значит, все одна?

Ответить правду на этот вопрос Иры? Сказать, что есть друг, хороший друг — и все? А музыка? Ею полнится сердце… Нет, музыку словами не расскажешь.

И Ольга ответила:

— Да, одна, Ира…

Когда Ольга была на Урале у Егоровых и Алексей рассказывал о гибели Василия, ей все казалось, что он, муж ее, ее Вася, не погиб, не перестал думать о ней, что он гонит прочь мысль о своей смерти, не дает отстояться этой мысли в сердце Ольги, поверить в нее.

И потом, позже, она временами мысленно беседовала с живым Василием: рассказывала о Саше, ворошила прошлое, говорила что-то в свое оправдание… После этого становилось вроде бы легче на душе.

Но Ольга не знала, не могла знать, что через многие годы придется ей вынести все это не в думах и не во сне, а наяву.

Только что начались у Саши летние каникулы — отлично окончил седьмой класс. В первое свое свободное утро он по привычке поднялся рано. Мать посмотрела на него, рослого, статного, и гордостью наполнилось ее сердце: не зря жила и живет она — такого сына вырастила!

Саша убежал с друзьями к реке. А она все думала о своем большом материнском счастье — трудно и горько досталось оно ей. И не вспомнила ни Василия, ни Виктора. Была, как и все эти нелегкие годы, наедине со своим многое испытавшим сердцем.

На несколько минут заходил Виктор. Прикатил новенький велосипед — подарок отличнику. Поставил у крыльца, на виду.

Вернулся Саша. Удивился:

— Ух ты! Велосипед! Чей это, мама?

— От дяди Вити тебе.

— Спасибо… А я только сейчас утром по-настоящему понял, что в восьмом уже я!

Откуда-то издалека доносился «Школьный вальс». Саша прислушался, закружился, подхватил мать, и она повеселела.

Саша увидел почтальона тетю Пашу.

— Пенсия, мама. — И скрылся в коридоре.

Ольга обернулась.

— Что-то раньше срока нынче, тетя Паша?

— Пенсия еще через три дня, — сказала тетя Паша, подойдя к Ольге. — А это заказное. Из военкомата. Распишись-ка, Оленька.

— Из военкомата? — переспросила она. — Справку, наверно, какую требуют.

Ольга с неясной тревогой приняла письмо. Расписывалась — дрожала рука. Продолговатый конверт, внизу — штамп и номер. Подумала: «А вдруг о Василии что?»

— Побегу, — заторопилась тетя Паша. — Сумка-то располнешенька. Что это музыка-то невеселая?

— Только что вальс играли. «Школьный».

— Вальс тот я тоже слышала, когда была на той стороне улицы. До свидания, Оля.

— До свидания, тетя Паша. Спасибо.

Ольга медленно поднялась на крыльцо. До ее слуха не доходил тоскующий голос певца, задумчиво