гуманитариев, типа 'Люши' Чуковской, нетерпимой, по словам самого же автора, к Православию). Читателю, мало-мальски зрячему, понятно, что это за 'гуманитарная интеллигенция', долженствующая в 'современном духе' 'очистить' Православие, церковность от традиционализма. (Кому попадались на глаза статьи, например, диссидентки Зои Крахмальниковой, тот может представить, сколько нескрываемой злобы у таких 'православных' к Русской Православной Церкви, к Патриарху.)

Но оставим все эти разглагольствования о 'воцерковлении' через культуру и перейдем к событию, поразительному даже и для наших дней. Случилось это в упомянутом храме Успения Божией Матери. Службу вели Георгий Кочетков и недавно назначенный в приход второй священник Михаил Дубовицкий. И до этого были неизбежные конфликты между двумя священниками, один из которых уклонялся от уставных правил богослужения, а второй строго следовал им. На этот раз о. Михаил отказался выполнять неканонические требования настоятеля храма Кочеткова, и здесь последовало то, что мы увидели в телепрограмме 'Русский дом' 1 августа 1997 года. Вышедшего из алтаря о. Михаила окружила группа 'прихожан' с явно семитскими физиономиями, и началось избиение священника, громким криком звавшего на помощь. Затем последовал кадр, как избиваемого священника заталкивают в машину неотложной помощи и отправляют в психушку.

Фантастично, что все это записано на пленку 'прихожанами' - 'кочетковцами', видимо, для публичного, по тому же телевизору, устрашения своих противников - чего осторожничать, сегодня все в их власти, и они могут творить что угодно и безнаказанно. И страшно становится; ведь любого из нас, кто будет отстаивать чистоту Православия, могут схватить, как преступника, и засадить в психиатричку. К счастью (как стало известно из газет), о. Михаила в больнице не признали психически больным, и на следующие сутки он был выпущен.

Эта вопиющая история вынудила обычно сдержанного, даже благосклонного к 'старшим братьям- иудеям' Патриарха Алексия II своим указом отстранить организатора погрома Георгия Кочеткова от обязанностей настоятеля храма. Но остается приход, 'монолитный, внутренне спаянный', как его характеризует лукавая 'Независимая газета' (приложение к 'Независимой газете' - 'НГ - Религии', № 7, 1997). Приход, не терпящий 'чуждого ему по духу священника', то есть любого священника, если он не отвечает их бейтаровскому темпераменту. Ведь из этого 'внутри спаянного' отряда, как пишет та же 'Независимая газета', и объявился тот врач-психиатр, по специальному вызову которого был увезен в психбольницу о. Михаил.

В 'Независимой газете - Наука' № 1, сентябрь 1997, говорится о физике Л. Ландау: 'Из физиков XX века он на первое место ставил Эйнштейна' на втором сверхуровне из советских физиков упоминал только себя. В опубликованном здесь же в газете 'Рейтинге выдающихся физиков-атомщиков XX века' на 'первом высшем уровне' значатся немцы Карл Вайцзеккер и Вернер Гайзенберг (по признанию самых авторитетных физиков - физик № 1 XX века). Фамилия Л.Ландау стоит в 'третьем уровне' в числе тридцати шести имен, в том числе тринадцати советских ученых. Что касается 'величайшего ученого двух тысячелетий' - Эйнштейна, то этот 'корифей' заключает список самого последнего, 'четвертого уровня' ('до 1939 года Эйнштейн отвергал прогнозы практического использования атомной энергии').

Помнится, как в шестидесятых годах под сурдинку 'физиков и лириков' муссировалась в печати фамилия Ландау как несравненного гения-физика с неземным даром сверхскоростного мышления. Певец этой особой популяции 'физиков-теоретиков' Д. Гранин в своем романе 'Искатели' вывел Ландау под именем Данкевича, Дана - как 'просто' зовут обожающие его ученики (видимо, знающие особую миссию колена Данова). 'Поспеть за ходом мысли Дана было невозможно... Дан двигался огромными прыжками'. Один из его поклонников говорит о нем: 'А ты знаешь, как он мыслит? Это молния'. Известно высказывание Эйнштейна о том, что в течение двух лет, предшествовавших 1916 году, когда появилась общая теория относительности, у него в среднем возникала одна идея каждые две минуты, и каждый раз он отвергал эти идеи, заменяя их новыми. Сколько же идей провертелось в теоретической голове за эти два года... под силу справиться, пожалуй, лишь компьютеру... [5] Впрочем, в этих немыслимых мыслительных прыжках-полетах возможны явные конфузы, что и случилось с такого же рода интеллектуалом Матиссеном в 'Эфирном тракте' А. Платонова. Инженер-агроном Матиссен убежден, что одной только мыслью, одним только словом 'о-р-о-си-т-ь' можно без всякого приложения сил полить капустный участок. Более того, мыслью можно обстрелять вселенную, черт знает как наколобродить в ней. Увы, мозг бедного Исаака Григорьевича не выдержал, он умирает от мозгового штурма Вселенной, хотя, по свидетельству простодушного современника, 'Млечный Путь лопнул от мыслей Исаака Григорьевича'. 'Кроме Млечного Пути, Исаак Григорьевич навеки испортил одну звезду и совлек Солнце с Землею с их спокойного гладкого пути. От этого же, я так думаю, и какая-то планета отчего-то прилетела на Камчатские полуострова'.

Любопытно, как научный революционизм соединяется в этих людях с радикализмом общественным, политическим. Тот же Ландау в 1938 году в возрасте тридцати лет был арестован как автор листовки, призывающей к свержению Сталина - 'фашистского диктатора', 'сталинского фашизма', к 'решительной борьбе против сталинского и гитлеровского режима', против 'сталинских палачей, способных только выдумывать нелепые судебные процессы о несуществующих заговорах', и т. д. Молодой ученый призывал 'организовываться', 'вступать в антифашистскую Рабочую партию и налаживать подпольную технику' и т. д. (Подлинность авторства Ландау в составлении этой листовки не подвергалась сомнению даже в девяностые годы. 'Известия ЦК КПСС', № 3, 1991.) Молодого физика, не такого уж чудака-теоретика, призывавшего 'сбросить фашистскую диктатуру Сталина', - Иосиф Виссарионович нашел возможным пощадить, отдав его на поруки академику Капице (хлопотавшему за него). С учетом этой революционности физика нам понятнее будут его научные амбиции.

В литературной среде еще нагляднее, пожалуй, видна эта пузырящаяся амбициозность. Сколько было шума вокруг романа В..Гроссмана 'Жизнь и судьба'. Как только его не именовали: вторая 'Война и мир', 'роман века' и т. п. Сам Гроссман виделся исходящим из плена египетского и одновременно входящим на Олимп литературы. Я начал читать его сочинение после 'Колымских рассказов' Шаламова и не мог пересилить скуку: после страшной шаламовской правды (с ее 'Оставь надежду...') о лагерной жизни - какой-то интеллектуальный сиропец на 'зловещую тему': два героя-умника на лагерных нарах, как за 'круглым столом', нудят о тоталитаризме, правах человека, свободе, рабстве. Ради этих лозунгов, навязших в зубах, и написан роман, ныне благополучно скончавшийся. А что осталось от других смельчаков - беков, анатолиев рыбаковых и всех других? Впрочем, престарелому автору. 'Детей Арбата' нельзя не отдать должного в его неугомонной, не слабеющей с годами настырности в обвинении русских в антисемитизме. Старческая память, да, видимо, и вся жизнь бедолаги только и поддерживается одним этим 'огоньком'. Вот отрывок из его 'Романа-воспоминания' ('Независимая газета', 10 июня 1997 года). В полувековой истории советской, русской литературы вылавливает он дрожащими руками всех тех, кого считает антисемитами, начиная с Ф. Панферова сороковых годов и кончая нынешними В. Астафьевым, В. Беловым, В. Распутиным. Оплевывает он, например, того же Ф. Панферова, а видно, как этот русский самородок, пусть не ахти какой писатель (во всяком случае, не хуже рыбаковых), до небес возвышается над обличителем. Вы посмотрите, какое великодушие (а можно сказать - какая дурацкая русская черта): только что встретился с незнакомым типом, не успел узнать его, а уже готов все сделать для него. Сам Рыбаков пишет о нем: 'Отстоял мне в Союзе писателей квартиру, потом и дачу в Переделкине, рекомендовал и в члены редколлегии 'Октября', выдвинул роман на Сталинскую премию...' Панферов был главным редактором журнала 'Октябрь', имел вес не только в Союзе писателей, но и в высших партийных инстанциях, и наш сорокалетний 'начинающий автор', конечно же, извлек для себя из всего этого максимум 'житухи'. Но если главный редактор 'Октября' был с ним, что называется, 'душа нараспашку', то не из таких простаков наш герой. Ночуя по приглашению Панферова на его даче, Рыбаков был начеку касательно своего портфеля с полученным гонораром: 'Положил под подушку портфель с деньгами и заснул'. Уж не сомневался ли гость в порядочности хозяина и его жены - писательницы, единственных, кто был в это время на даче? И не от них ли он упрятал под подушку портфель?

Но что же все-таки было причиной того, что осталось незаживающим рубцом в старческой памяти воспоминателя? А вот что. Как-то между ними зашел разговор о Волге (в связи с парфеновским романом).

'- Да, вам этого не понять.