— Играть в Флит-центре? — сказал он, когда мы уже достигли 38-го этажа.

— Да, приятель.

Двери открылись, но он заблокировал их, просунув руку между створок.

— Вчера вечером во Флит-центре «Кельты» сражались с «Быками». Я знаю. У меня там абонемент. — И он опять широко улыбнулся мне. — Кто бы ты там ни был, молись господу богу, чтобы лифт спустился в вестибюль раньше, чем там окажутся охранники!

Он вышел и не сводил с меня глаз, пока двери не начали закрываться. За его спиной я успел прочитать выведенные золотом фамилии на табличке: «Гриффин, Майлс, Кеннили и Бергман».

Я улыбнулся и прошептал: «Дезире!»

Он рванулся вперед, опять просунул руку в дверь лифта, и створки снова раскрылись.

— Что ты только что сказал?

— Вы меня слышали, мистер Гриффин. А может, называть вас просто Дэнни?

Его кабинет имел все, в чем нуждается преуспевающий делец, кроме, может быть, ангара для личного реактивного самолета. Однако если бы он захотел, то кабинет вместил бы и самолет.

Приемные перед кабинетом были пусты, если не считать одинокой фигуры секретаря мужского пола, заполнявшего кофейными фильтрами многочисленные кофейные автоматы, расставленные по приемным. Где-то вдали гудел пылесос.

Дэниел Гриффин повесил в шкаф пальто и пиджак, после чего обошел стол, такой огромный, что мне показалось, будто размеры его исчислялись в ярдах. Он уселся и сделал мне знак сесть напротив.

Я продолжал стоять.

— Кто вы? — спросил он.

— Патрик Кензи, частный детектив. Если вы интересуетесь моей биографией, можете осведомиться о ней у Чезвика Хартмана.

— Вы знакомы с Чезвиком?

Я кивнул.

— Уж не вы ли помогли его сестре выпутаться из неприятной ситуации в Коннектикуте несколько лет назад?

Я взял в руки со стола стоявшую с краю тяжелую бронзовую фигурку и принялся рассматривать ее. Это было изображение какого-то восточного божка или же мифологического персонажа — женщина с короной на голове, но с лицом, обезображенным свисавшим с него вместо носа слоновьим хоботом. Женщина сидела скрестив ноги, глядя на рыбу, выпрыгнувшую из моря прямо к ее ногам. Четыре руки женщины держали соответственно боевой топорик, бриллиант, бутылочку с притиранием и свернувшуюся кольцом змею.

— Шри-ланкийское? — спросил я.

Подняв брови, он кивнул:

— В то время это, конечно, называлось Цейлоном.

— Угу, — сказал я.

— Что вам от меня надо? — спросил он.

Я взглянул на фотографию красивой улыбающейся женщины, на другую, где были взрослые дети и целый выводок безупречных в своей прелести внучат.

— За республиканцев голосуете? — осведомился я.

— Что?

— Фамильные ценности, — сказал я.

— Я не понимаю.

— Что надо было Дезире? — спросил я.

— Боюсь, что вас это совершенно не касается.

Он приходил в себя после полученного возле лифта шока — голос его окреп, а в глазах опять засверкало праведное негодование. Скоро он вновь начнет мне угрожать охранниками, так что придется нанести ему удар под дых.

Я обошел стол и, сдвинув настольную лампу, сел на столешницу, так что нога моя свешивалась в дюйме от его ноги.

— Дэнни, — сказал я, — если б у вас с ней было простое свидание, вы ни за что бы не выпустили меня из лифта. Вам надо скрыть какую-то ужасную тайну. Нечто огромное, постыдное и противозаконное, за что вас можно упрятать в тюрьму на веки вечные. Пока что я не знаю, что именно вы скрываете, но мне известно, как действует Дезире, и известно, что она и пяти минут не потратила бы на ваши дряблые гениталии, если б не получила взамен нечто существенное. — Наклонившись к нему, я ослабил узел его галстука и расстегнул ему воротничок. — Так что признавайтесь.

Над его верхней губой показались капельки пота, а сжатые челюсти слегка обмякли.

Он сказал:

— Вы слишком много себе позволяете.

Я поднял бровь:

— И это все, что вы можете мне сказать? Ну, тогда держись, Дэнни.

Я спрыгнул со стола.

Он отпрянул в своем кресле, откатив его от меня, но я повернулся к нему спиной и направился к двери. Там я оглянулся:

— Когда я через пять минут позвоню Тревору Стоуну и расскажу ему, что вы трахаете его дочь, может, передать ему что-нибудь от вас лично?

— Вы не посмеете.

— Не посмею? Да у меня есть снимки, Дэнни.

Все-таки приятно наносить сокрушительные удары.

Рука Дэниела Гриффина поползла вверх, и он несколько раз глотнул. Он вскочил с такой стремительностью, что кресло его крутанулось, а он простоял секунду, опершись о стол и глотая кислород.

— Вы работаете на Тревора? — выговорил он.

— Раньше работал, — сказал я. — Теперь — нет. Но телефон его у меня записан.

— И вы, — сказал он звенящим голосом, — остались ему верны?

— Вы вот не верны! — сказал я, издав короткий смешок.

— Я про вас спрашиваю.

Я покачал головой:

— Я не люблю его и дочь его не люблю, и, насколько я знаю, оба они могут пожелать моей смерти сегодня в шесть часов вечера.

Он кивнул:

— Это опасные люди.

— Знаете что, Дэнни? Расскажите мне что-нибудь, чего я еще не знаю. Что вам полагается сделать для Дезире?

— Я... — Он покачал головой и отошел к маленькому холодильнику в углу. Он наклонился к холодильнику, и я вытащил пистолет и снял его с предохранителя.

Но он вытащил из холодильника лишь бутылку «Эвиана». Выглотав с полбутылки, он вытер рот тыльной стороной руки. Когда он увидел пистолет, глаза его расширились. Но я лишь пожал плечами.

— Он очень дурной, мерзкий человек, и он умирает, — сказал Гриффин. — Мне приходится думать о будущем. Приходится думать о том, в чьи руки перейдут его деньги, когда он умрет. Кто станет держателем кошелька, если угодно.

— И немалого кошелька, — заметил я.

— Да. В один миллиард сто семьдесят пять миллионов долларов по последним подсчетам.

От этой цифры я несколько оторопел. Такая сумма, наверное, одна может заполнить грузовик или банковский сейф. А возможно, в грузовик или в сейф она и не уместится.

— Так это уж не кошелек, — сказал я. — Это прямо национальный валютный запас!

Он кивнул:

— И деньги эти надо куда-то направить, когда он умрет.