поросла и земля, и потрескавшийся камень парапета — целое поле сорных трав, протянувшееся ярдов на двадцать.

Желудок Дейва опять куда-то повело, к горлу подкатило, на этот раз сильнее, пробирая насквозь все тело снизу вверх. Он шагнул к самой кромке воды, наклонил голову вниз, и весь его страх вперемешку со «Спрайтом» и пивом вылился в маслянистую Мистик. Чистая струя, не оставившая после себя ничего. Он даже не помнил, когда ел в последний раз. Но едва струя эта, вырвавшись из его рта, пролилась в воду, как ему стало лучше. Волосы шевелили прохлада и мрак. С реки дул легкий ветерок. Он подождал, стоя на коленях, не вырвет ли еще — нет, наверное. Похоже, вся глупость вышла. Он поглядел вверх на переплет моста: все спешат — либо в город, либо из города, все в раздражении — предчувствуют, что и приехав не обретут покоя. Половина из них, не успев приехать, опять отправятся в путь — на рынок, за чем-нибудь, что позабыли купить, в бар, видеосалон, в ресторан, где будут ждать в очереди. В очереди на что? Чего мы все ждем? Куда надеемся выбраться? И почему, попав куда-то, мы не получаем той радости, какую ожидали?

Справа от себя Дейв заметил лодку с подвесным мотором. Она была пришвартована к причалу, такому крохотному и ветхому, что и причалом не назовешь. Лодка Хьюи, как он подумал. И улыбнулся, представив себе, как этот худой как щепка парень пускается в плавание по грязным волнам реки и ветер раздувает черные как смоль волосы.

Повернувшись, он окинул взглядом ящики, сорняки. Неудивительно, что пьяные приходят сюда блевать. Здесь так пустынно. И место это можно разглядеть разве что с другого берега, вооружившись биноклем. Оно укрыто с трех сторон, и тишина стоит такая, что даже шум от проезжающих наверху машин кажется приглушенным, словно скрадывается сорняками, и слышны только крики чаек и как плещется вода у берега. Была бы у этого Хьюи голова на плечах, он вырвал бы сорняки, убрал ящики, построил бы здесь веранду, и стала бы его пивнушка центром притяжения для высоколобых янки, этих хлыщей, атакующих сейчас Адмирал-Хилл. И можно было бы начинать битву за облагораживание Челси, раз уж с Ист- Бакинхемом покончено.

Дейв раз-другой сплюнул и вытер рот тыльной стороной руки. Потом встал, решив сказать Вэлу и Джимми, что, прежде чем пить еще, он должен что-то взять в рот — простое, но сытное. Он повернулся и увидел их. Они стояли возле черной двери — Вэл слева от нее, Джимми справа, и дверь была плотно прикрыта. Дейв подумал, что вид у них презабавный — словно грузчики приехали сюда с мебелью и не знают, куда ее сгрузить, потому что кругом одни сорняки.

Дейв сказал:

— Привет, ребята. Пришли посмотреть, не свалился ли я в воду?

Отделившись от стены, Джимми направился к нему, и свет над дверью погас. Фигура Джимми в темноте сразу стала черной, а отблески света от проходивших по мосту машин падали на бледное лицо, и оно то темнело, то светлело.

— Я хочу рассказать тебе о Рее Харрисе, — сказал Джимми. Говорил он так тихо, что Дейву приходилось наклоняться к нему. — Рей Харрис был моим приятелем, Дейв. Он навещал меня в тюрьме, заходил к Марите и Кейти и моей матери узнать, не надо ли чего. Он делал все это, и я считал его своим другом. Но на самом деле поступал он так, чувствуя себя виноватым. А виноват он был в том, что, когда его сцапали и поприжали, он настучал на меня полиции. Он очень мучился своей виной. Но вот когда он стал ходить ко мне в тюрьму, то через несколько месяцев произошла странная штука. — Джимми заглянул в лицо Дейва и помолчал, чуть склонив голову к плечу. — Я полюбил с ним беседовать, полюбил — и все тут. О чем только мы с ним не говорили — о спорте и о Боге, о книгах, о женах и детях, обсуждали политические новости тех лет — все на свете. Рей был из тех парней, с которым обо всем переговорить можно. Ему все было интересно и по плечу. А это редкость. Потом у меня умерла жена. Понимаешь? Умерла, и они послали охранника ко мне в камеру, чтобы тот сказал: «Заключенный такой-то, простите, но жена ваша вчера в восемь пятнадцать утра скончалась. Умерла она». И знаешь что, Дейв? Знаешь, что особенно угнетало меня в ее смерти? То, что ей пришлось пройти через все это совершенно одной. Понимаю, о чем ты думаешь, что все мы умираем одни-одинешеньки. Верно. В последние минуты, когда ты испускаешь дух, ты всегда один. Но у моей жены был рак кожи. И умирала она медленно, месяцев шесть. И я мог бы быть с ней рядом. Помочь ей. Не умереть помочь, а умирать. А Рей, с которым мне так нравилось беседовать, отнял у меня эту возможность.

Дейв увидел иссиня-черный лоскут реки — освещенный отблесками с моста, лоскут этот отражался в зрачках Джимми.

— Зачем ты все это мне теперь рассказываешь, Джимми?

Джимми ткнул пальцем Дейву через плечо:

— Я заставил его встать на колени на этом самом месте и выстрелил в него дважды: один раз в грудь, а второй — в горло.

Отделившись от стены возле двери, Вэл подошел к Дейву слева. Он двигался медленно, и за спиной его маячили сорняки. Горло Дейва сжалось, внутри все пересохло.

Дейв сказал:

— Послушай, Джимми, не знаю, чего ты…

Джимми сказал:

— Рей молил меня. Во имя нашей дружбы. Он сказал, что у него сын. Жена. Что жена его беременна. Что он скроется. Что я больше никогда не увижу его. Он умолял меня пощадить его жизнь, чтоб он смог увидеть будущего ребенка. Сказал, что он знает меня, что я хороший человек, что это против моей природы. — Джимми взглянул вверх на мост. — А мне хотелось сказать ему в ответ, что я тоже любил свою жену, а она умерла, и виноватым я считаю его, а потом существует закон: если хочешь жить долго, не выдавай друзей. Но я ничего не сказал ему, Дейв, слишком сильно текли у меня слезы. Вот ведь какая жалостливая картина. Он хлюпал носом. Я хлюпал носом. Глаза бы мои не глядели.

— Так зачем же ты убил его? — спросил Дейв, и в голосе его ясно прозвучало отчаяние.

— Я ведь сказал только что, — произнес Джимми, словно объясняя что-то несмышленышу. — Существует закон. Два последних года жизни моей жены прошли без меня. А этот чертов Рей отлично знал, что правило номер один в нашем деле — не выдавать друзей.

Дейв сказал:

— Да что, ты думаешь, я такого сделал, Джимми? Скажи мне.

— А когда я убил Рея, — сказал Джимми, — чувство было такое, словно меня нет. А Господь смотрит сверху, как я раскачиваю тело и кидаю его в воду. И только головой качает. Не очень сердито. Ему неприятно, но он ничуть не удивлен. Так смотришь на щенка, который наделал на ковер. Я стоял на этом самом месте, чуть дальше воды, чем ты сейчас, и я видел, как Рей тонет, понимаешь? Наконец голова его исчезла, в последний раз, и мне вспомнилось, как мальчишкой я думал, что если нырнуть поглубже в очень глубоком водоеме, то можно вынырнуть с другой стороны земли. Так я себе представлял земной шар, понимаешь? Что голова моя выскочит с той стороны, и я увижу звезды и черное небо, и я полечу туда, упаду в пространство и буду парить в нем, летать миллионы лет в ледяном мраке. И когда Рей исчез, мне так и подумалось, что он будет тонуть, тонуть, пока не провалится в эту дыру, не станет плыть в пространстве миллионы лет…

Дейв сказал:

— Я знаю, что ты думаешь, Джимми, но ты ошибаешься. Ты думаешь, что я убил Кейти, ведь правда? Ты это думаешь?

Джимми сказал:

— Молчи, Дейв.

— Нет, нет, нет! — воскликнул Дейв, внезапно увидев пистолет в руке Вэла. — К гибели Кейти я совершенно непричастен.

Они хотят меня убить, понял Дейв. О господи, нет! Ведь к этому же надо как-то подготовить. Нельзя же выйти из бара, чтобы сблевать, и вдруг узнать, что это, оказывается, все, крышка. Нет. Мне надо домой. Надо все выяснить с Селестой. Поесть, в конце-то концов!

Джимми сунул руку в куртку и вытащил нож. Когда он обнажил лезвие, рука его немного дрожала, и верхняя губа тоже, и край подбородка, Дейв видел это. И это была надежда. Не дать его сознанию закоснеть. Единственная надежда.