на один. В таком поединке прославился тогда Ян Усмович — Кожемяка. Илюше видеть этого Яна не довелось. Пограничный полк, в котором был тогда Илья, сражался в другом месте. Но о бое молодого Кожемяки с печенежином знали всё. А уж как победе его радовались! Радостно было, что победил хвастуна печенежина свой русский, совсем молодой отрок. А ещё были все они довольны, потому что Ян этот не боярин, даже не дружинник, а простой парень, такой же, как плотник Ждан, или сын кузнеца Годин, или Данилка-охотник, или сам Илюша — смерд-хлебопашец. Уже и нет никого на свете из старых друзей- однополчан. И Годин и Ждан убиты в боях с половцами. Данилка сам свою смерть призвал, бросившись на копьё. Не хотел стать соглядатаем среди своих, как требовал князь. Задумался Илюша и не слышал, что дальше говорили ему про молодого половецкого богатыря. Да и чего о нем разговаривать. Теперь один на один давно уже не сражаются. Битва ведется по всем правилам военной науки. На то и князь есть, и воевода, и прочие смысленные в воинском деле мужи. Они и думают, как построить перед боем войско. Какие полки — в чело, какие — по крыльям. Где лучше поставить пеших лучников, где конную дружину с мечами и копьями, где ополченцев. Кого сразу вести в бой, кого скрыть до времени. А простые ратники — что? Где велят, там и бьются. Конечно, если случится встретиться в бою с этим половчанином, у которого еще молоко на губах не обсохло, не придется ему больше похваляться. Немало было таких хвастунов. Одни уже под землёй лежат. Другие, хоть и ходят по земле — выкупленные сородичами из плана, — ещё больше умножают славу Муравленина.
Илья и вовсе позабыл бы, наверное, про половчанииа, да тот о Муравленине не забывал.
Русский лагерь готовился к бою. Илья сидел, прислонясь спиной к телеге, перематывал портянку.
— Воевода, — окликнул Муромца один из дружинников, — тебя тут человек спрашивает.
Илья натянул сапог, поднялся, вышел из-за телеги. Рядом стоял человек со шрамом.
— Наконец-то дошел до тебя! — сказал он. — Я тебя давно ищу, с той поры, как вернулся.
— Рад тебя видеть, — сказал Илья.
— А я не просто свидеться с тобой пришел, — сказал человек со шрамом и покосился на дружинника, — слово одно хочу тебе сказать.
— Говори. Здесь все свои…
— Я искал тебя, чтобы предупредить: поостерегись! Помнишь того парня русского, что у половчан видел?
— Парня? У половчан?..
— Да борца, которого ты вместе с другими выкупить хотел…
— А!.. Ну и что?
— Ищет он твоей головы. Эта думка у него в башкё засела ещё с той поры, как увидел он тебя. А боец он, по правде говоря, изрядный. Да ты и сам видел. А сейчас он и вовсе в силу вошёл. Из-за него, можно сказать, я и в плену очутился. Когда увёз ты Соловья, я сбежал и подался на Черниговщину — я оттуда родом. А к Соловью попал, как и ты. Только ты… А я остался, душу продал. Ну, а потом поступил я в дружину черниговского князя. Вот с ним и пошел, на свою беду, в половецкие степи. А этот богатырь половецкий славу ловит, будто дикого коня. А главное, хан обещал, если убьёт тебя Сокольник…
— Сокольник? Ты сказал Сокольник? — закричал воевода так громко, что дружинники, сидевшие неподалёку кружком, удивленно оглянулись.
— Сокольник, — недоуменно повторил Илюшин знакомец. — А что?
— А мать его? Как мать его звали? — Теперь воевода уже не кричал, а пересохшими губами опросил шёпотом.
— А я почем знаю! Родила сука змееныша и умерла… — в сердцах сказал человек со шрамом, и опять не успевает договорить. Илья наотмашь ударил его, и тот полетел наземь.
Дружинники опешили. Первый раз видели они, как, воевода Муромец нот так — ни с того ни с сего ударил человека, да еще немощного старца. Илья уже и сам спохватился, помог подняться своему незадачливому вестнику, сказал:
— Ты того… Не обижайся…
С тех пор ходил Илья будто не в себе. Твердил: «Сокольник! Сокольник! Сокольник!»
Это они с Ладушкой загадывали: «Родится сын — назовем Сокольником». Никогда — ни раньше, ни потом — не слыхал Илья, чтобы кого-нибудь так называли. Должно быть, Ладушка и придумала: Сокол, Сокольник. Она ведь ждала ребенка, Ладушка. Все эти годы думал о ней Илья. А вот о ребенке ни разу и не вспомнил даже. Да а как было о нём вспомнить, когда он ещё и не родился тогда — их ребёнок. Только имя успели они придумать будущему сыночку. Почему-то верили, что родится непременно сын.
Теперь уже Илья искал встречи с половецким богатырем не меньше, чем сам Сокольник. Нет, не для того, чтобы сразиться с ним. Увидеть! Взглянуть в лицо!
Только как взглянуть? Не поедешь ведь в половецкую орду к хану — дозволь, мол, мне полюбоваться на сына моего родного, которого ты вскормил и вспоил, которого моей головой приманиваешь. И к своему князю не придешь пред его светлые очи — так, мол, и так: в орде у хана растет мой сыночек, родная кровь, как бы мне к нему в гости съездить.
А встретиться Илье с Сокольником все-таки пришлось.
Чтобы верные дружинники, оберегая своего воеводу, не уложили бы в сырую землю хвастливого половецкого богатыря, неведомого его сыночка, Илья строго-настрого приказал ребятам:
— С Сокольником в бой не вступать! Это чести моей дело.
…Так и не увидел Илья лица Сокольника. Что Сокольник, сразу угадал. Да и как не угадать. Летит всадник — меч в руке. Плечи под латами — пошире Илюшиных. От своих оторвался. Гонит и гонит. И прямо к Илье.
Конь вороной, половецкой породы.
Кольчуга кольчатая, киевской работы. Верно, княжеский подарок половецкому хану в дни мира. А может, просто купил половчанин эту кольчугу у русских купцов.
Шлем пластинчатый.
Меч харалужный.
Всё заметил Илья. Только лица не увидел — прикрыто забралом.
У Ильи, как всегда, лицо открытое. Пусть видит противник, с кем довелось биться.
Летел всадник, половецкий выкормыш, именем Сокольник…
— Чего он стоит? — сказал князь. — Чего он стоит, как идол?
— С высокого холма было отлично видно поле, половецкий дозорный отряд, вырвавшегося вперед всадника и Илью Муромца, застывшего на коне чуть впереди своего сторожевого полка.
— Со страху ополоумел наш храбр, — прогудел длинный Меньшик Путятин, племянник Мышатычки. — Уж я не стал бы стоять столбом, как этот смерд, дожидаясь, когда снесет половчанин голову.
