— А киевская дружина? Где киевская дружина?

Отвечают вразнобой:

— Потоптали её свои.

— Князь киевский на холме стоял, глядел, как нас бьют, с места и не сошёл!

— Да сами бьются они с таурменами! Возами огородились и залегли. А тех вокруг видимо- невидимо.

— Не выстоять нашим!

— К Днепру! К ладьям!

— Бегите!

Не все, кому удалось добраться до Днепра, сумели уйти от погони. Галицкий князь, посадив на ладьи всех собравшихся на берегу, приказал порубить и оттолкнуть от берега остальные суда, чтобы ими не могли воспользоваться преследователи. Но и свои, кто прибежал позднее, увидели только паруса, быстро удалявшиеся вниз по Днепру и наполовину ушедшие под воду суда с проломленными днищами. А еще видели они приближающуюся конницу свирепого врага. Спасения не было.

Но храбрам об этом ничего не было известно. Богатырская рать шла по направлению к речке Калке, на помощь киевской дружине.

Перед тем как тронуться в путь, Алеша Попович велел всем ополчиться — надеть доспехи, привести в порядок оружие. Выехал перед строем, сказал:

— Скоро и мы повстречаемся с ханом Чингисом. Не посрамим наших мечей!

Алёша ошибался. Сразиться с Чингис-ханом храбрам не пришлось. Хан Чингис находился в это время далеко от речки Калки, от половецких степей. Он возвращался домой в Монголию. Перед тем как покинуть завоеванный Хорезм, он устроил в любимом хорезмшахом Самарканде парадный смотр. По разрушенному городу чуть ли не весь долгий весенний день шло и шло несчетное войско. А на главной городской площади по приказу Чингиса, разрывая на себе одежды, громко рыдали мать шаха и его жены, оплакивая судьбу свою и своей страны.

«Да будет известно каждому, что всю поверхность земли от места восхода солнца до места захода всемогущие боги отдали владыке мира Великому из великих Чингис-хану». Так велел объявить и поверженным, и еще не покоренным народам Темучжин, которого ныне называли Чингисом.

Сам он в сражениях больше не участвовал. Зато его войска под началом сыновей и полководцев разрушали города и уничтожали жителей в Средней Азии и в Иране, в Закавказье и в Крыму. А в половецких степях два его полководца, разделив пополам огромное войско — один преследовал бежавшую вместе с половцами к Днепру галицкую дружину, а второй окружил смешавшиеся, подавленные своей же конницей полки других князей.

Огородились возами, — проговорил Добрыня, сказал будто сам себе. Но Илья тотчас откликнулся:

— Ничего. Киевский князь хоть и молод, но на рать крепок.

Кони их шли вровень, голова к голове. Но и тот и другой ехали молча, как и все остальные. Казалось, так — быстрее. А быстрей уже было нельзя, разве только обернуться птицей. Ехали молча, но думы их шли согласно, как кони, — о киевской дружине, в которой у одного был сын, у другого — сын сына.

Выстоят?

Выстоят!

Они бы выстояли.

Внезапным вихрем. С налету, с ходу. Копытами по головам. И ржанье, крики, стоны. И все же они бы выстояли. Уже мечи в руках. Уже возы по кругу. Уже смятение улеглось и зло пришло на помощь. Рубились люто. И держались крепко. Они бы выстояли. Только: «О, только бы воды!»

С холма видать в зеленой дреме Калку, тяжелое литое серебро её воды. О, только бы воды! Для раненых хотя бы, что стонут жалобно: «Воды!» Так близко, у подножия холма. Всего-то спуститься вниз — и пей! Так низко берег плоский, травянистый. Так солнце высоко — над самой головой.

Ополчились.

Щетиной вепря копья. Тучей стрелы. И сабли молнией. И солнце над головой.

Воды! Воды! Воды!

— Братцы! Не стреляйте! — Голос русский. Оттуда, где татары, где монголы. Голос русский: — Сейчас я что скажу вам. Братцы, не стреляйте! Погодите!

Стрелки опустили луки. К городьбе шли четверо в доспехах, с саблями — таурмены. А меж ними — русский. В сермяжных портах и рваной рубахе. Теперь уже можно было достать их не то что стрелой — брошенным с маху копьем. Таурмены шли бесстрашно, а тот, меж ними, озирался опасливо. И все кричал:

— Не стреляйте! Что скажу вам!

— Говори! — приказал киевский князь.

— Великий хан Чингис вражды к вам не питает. Скорбит о том, что брань случилась между вами. Не хочет лишней крови. Велел он передать: «Разоружитесь и ступайте по домам!»

— А сам ты кто?

— Я сторожем сидел у брода. Звать меня Плоскиней.

— Зачем ты у врагов?

— Они нагрянули на брод. Убили тех, кто был с оружием, а сдавшихся в полон всех пощадили. Послушайте меня: мечи и копья оставьте в городе и идите.

— Таурмены понимают нашу речь?

— Нет, говорят со мной по-половецки.

— Тогда скажи, Плоскиня, сам-то ты им веришь?

Плоскиня осенил себя крестом:

— Как перед богом! — клялся бродник. Кто знает, может быть, и сам не ведал, что творит, а может…

А в стане ещё подумали — недолго, ещё поспорили — немного.

— Обманет хан Чингис!

— А что же делать?

— Покуда меч в руках…

— Нет, не пробиться!

— А может, Суздаль иль Ростов…

— Мы все от жажды тут погибнем. Уж лучше от таурменской сабли!

— Что ж, на божью волю! — и киевский князь приказал сложить оружье.

И тотчас побежали — без мечей, без копий, без секир, без луков и без стрел — к воде. Черпали горстями, тянули губами, хлебали, глотали, плескали — пили. Но вдоволь напиться не успели. Ринулась конница — сабли наголо.

В одном переходе от Калки повстречались богатырской дружине беглецы, которым удалось вырваться. От них и узнали страшную весть.

Не бой, а бойня!

Супротив сабель — голыми руками!

Рубят, как капусту!

Идти дальше не имело смысла. Никто не попрекнул бы храбров, если бы они повернули назад, как это сделал ростовский князь, уже в пути узнавший о разгроме татаро-монголами русского войска. Но совсем рядом, в одном переходе, гибли свои — обманутые, безоружные. А у них были в руках мечи.

Конная дружина богатырей на всем скаку врезалась в противника, не ожидавшего нападения. И было смятение в стане чужеземцев и радостные крики своих:

Суздальская дружина!

Оставив безоружных, монгольская конница бросилась на дружину храбров, приняв ее за головной отряд еще одной рати русских. Так думали и свои. Чудом уцелев от резни, они теперь — все, кто был на ногах, — бежали в степь в надежде встретить и поторопить тех, кто должен был идти следом за этим