соскочил с коня, несколько раз ударил пленника ногой, по-прежнему продолжая что-то яростно кричать по- половецки. Только слово «воевода» выкрикивал по-русски. Совсем недавно этот воевода, налетев на половецкие вежи, на глазах у всех зарубил младшую жену хана и сжёг вместе с кибиткой его малолетних детей. Половецкие воины по приказу хана привязали пленного воеводу к четырём коням и погнали их вскачь.

Об этом и говорили, сидя у костров, воины. Побил таурменов галицкий князь где-то возле Олешья, когда шел сюда к порогам, — с одной только своей дружиной да половецкими войсками. А теперь, когда сошлись дружины разных княжеств, ни у кого не было сомнения, что чужеземцы будут разбиты и навсегда забудут дорогу не только на Русь, но и в эти степи.

Вот тебе и Чингис! «Владыка мира», «любимец неба» означает это имя, которое он сам себе взял — хан неведомого народа. Испугался он, видно, не на шутку. Разве иначе прислал бы он послов сюда на Хортицу после всего, что случилось?

Первые послы — два чужеземца, а с ними русский — пришли ещё в Киев.

Чужеземцы стояли молча. А русский поклонился киевскому князю, достал грамоту, развернул её и стал громко читать:

«Слышали мы, что русские собираются идти на нас. Мы вашей земли не занимали — ни городов, ни сёл. Пришли мы на наших холопов — половцев». Как только прочитал он это, галицкий князь закричал — не то про чужеземного хана, приславшего грамоту, не то про русского, который читал её:

«Совсем изолгался, собака! Половчанам они тоже так писали! А потом!»

Старый половецкий хан тоже закричал. Да и как было ему не кричать. Галицкий князь говорил правду. Прошлым летом, когда проклятым чужеземцам в Кавказских горах преградили дорогу смелые горцы алланы, в половецкие вежи вот так же пришли послы — может быть, даже эти самые. И грамоту принесли ещё хитрей этой: «Мы с вами одной крови и не собираемся вас воевать. Мы только алланов побьём, и вы их бейте и берите себе ихние стада». И ханы его обрадовались даровому добру. И сам он позарился тогда на сытый, кормленный на горных пастбищах скот алланов. Напал на горцев и угнал скот и коней. А пришлое войско, как только одолело алланов, тотчас двинулось на половецкие вежи. Вот тебе и одна кровь!

А русский, пришедший с чужеземцами, продолжал читать дальше: «Мы слышали, что половцы причинили вам много зла. Если они бегут к вам, бейте их и забирайте их добро!»

«Верно! Незачем нам в степи идти за чужим обозом!»

«Его ещё добыть надобно — этот обоз! А вот у степняков отнять стада и коней — это сам бог велел. Мало ли они нас грабили!» — послышались голоса.

Ещё неизвестно, чем бы кончилось это дело, но тут один из половецких ханов вытащил из ножен саблю и полоснул русского, читавшего грамоту. Чужеземцы тоже схватились за оружие, но на них накинулись дружинники, свалили, скрутили. А потом и вовсе убили. Это галицкий князь всех уговорил. Убивать послов — самое худое дело, и не в обычае это у народов, блюдущих свою честь. Но оно свершилось, и о нём старались поскорей забыть. Тем более все были удивлены, когда от иноземцев явились вторые послы. Их убивать не стали. Просто прогнали. Теперь все, от князя до простых воинов, только и думали о том, чтобы поскорей настигнуть непрошеных пришельцев вместе с их обозами.

Напрасно воевода Юрий из дружины галицкого князя твердил, что таурмены — отменные стрелки и крепкие воины. Остальные — и те, что несколько дней назад участвовали в схватке с пришельцами, и те, что никогда их в глаза не видели, — только смеялись в ответ.

— Да какие там воины!

— Хуже половчан!

— Степняки поганые, и все тут!

И вот однажды утром раздался крик сторожей. В степи показались всадники, подскакали к берегу, разглядывают стоящие на причале у Хортицы русские ладьи.

Услышав это, молоденький волынский князь, совсем ещё отрок, а с ним и другие молодые князья со своими дружинниками вскочили на коней, перешли вброд Днепр и кинулись в погоню за таурменами. А следом двинулось и все войско.

И вот уже русская рать идёт половецкими степями. И опять — удача! Воистину у страха глаза велики! Один за семерых померещился половчанам. Наплели с испугу сказок про неодолимую силу пришлого народа. И кони-то у них быстрей скачут, и сабли острее, и пики длиннее, и кольчуги крепче. Кони и правда у татаро- монголов быстрые. Несутся вспять — не догонишь. И кольчуги доброй работы. А что касается сабель, так, может, они и острые, только не выстояли с ними пришельцы против русских мечей. Короткий бой, и чужеземцы бегут все дальше в степь. А в награду победителям остаются мирно пасущиеся на приволье конские табуны, стада коров, буйволы, верблюды, овцы… Их столько, что хватит и князьям, и воеводам, и простым воинам. А где-то впереди ещё — обозы с несметным богатством…

Восемь раз всходит и заходит солнце. Восемь раз накрывает степь звездным пологом теплая ночь. А чужеземцы, которых и звать-то как неизвестно, будто дразнят идущее вслед им войско — то замаячат на окоеме, то сгинут, будто их не было. Притомились и люди, и кони.

— Эдак мы все половецкое поле обрыскаем, а та-урменов, или, как их там, татаров-монголов, в глаза не увидим!

— А пускай их. Пусть уходят к себе, только обозы бы оставили! — посмеиваются воины, шуткой разгоняя усталость.

И в самом деле, русская рать дошла уже до южного края половецких степей. Вот и речка Калка — коротенькая, три конных перехода — и впадает она в Азовское море.

Здесь, на берегу Калки, князья, собравшись на совет, решают разбить стан — дать отдых ратникам и коням.

Галицкое войско вместе с половцами раскинуло шатры на берегу. Киевская и черниговская дружины — поодаль у подножия холма. А меж ними расположились ратники других волостей.

Ранним утром по приказу галицкого князя на разведку отправляется сторожевой отряд. Во главе его — семнадцатилетний князь волынский. С почтением слушает он напутственное слово — разведать, где стоят посты, охраняющие лагерь противника, много ли у таурменов войска, а главное, при них ли находится обоз. Галицкии князь не только прославленный полководец, он еще и отец невесты юного князя. И радуясь, что именно ему доверено такое важное дело, юноша птицей взлетает на коня.

А ещё через некоторое время галицкии князь со своей дружиной и половецкими войсками потихоньку покидает свой стан и переходит Калку. К нему присоединяются кое-кто из князей, раскинувших лагерь по соседству. Но другие — киевляне, черниговцы, переяславцы ничего не знают об этом. И не узнают никогда.

На стан киевлян и черниговцев внезапно обрушится конница, сминая шатры, топча не успевших вооружиться воинов. Нет, это не татары-монголы. Это, не разбирая пути-дороги, сломя голову бежала разгромленная противником половецкая рать, а за ней — и галицкая дружина.

Раненый, немного придя в себя, говорил:

Князь волынский ещё юн возрастом. Он смел и чист душою, и нет в нем хитрости. Увидел он только сторожевой полк, а подумал, что это и есть вся таурменская рать. И бежали они ранее от нас не по слабости, а по хитрости, заманивали вглубь. А там им числа нету! И гнали они нас, и секли, и рубили, топтали конями.

Вскоре увидели храбры: вот они — и русские, и половчане, те, кому удалось уйти от погони. Скачут, рассыпавшись по всей степи — и в одиночку, и бестолковой гурьбой. Не остановить. А ежели кто и придержит коня, то только для того, чтобы крикнуть:

— Бегите к Днепру! К ладьям!

— Таурмены!

— Татары!

— Монголы!

— Идут!

— Скорей!

Говорили, сам князь галицкии пронёсся где-то впереди дружины. Видели и молодого волынского князя. А старого половецкого хана зарубили. И воеводу Юрия — тоже.