бревенчатую мостовую, избу сапожника Горазда, домик кузнеца Фомы, лавку купца Власия, терем боярина Ратибора, хижину горшечника Данилы, колодец, к которому с коромыслами через плечо идут женщины и девицы. Знаешь ты теперь и кто такие Вишена, и Алёна, и их друзья. Понятно тебе и кто такой Дмитрий Николаевич. А тот милый старичок, который вместе со мной ехал в поезде, это и есть… Впрочем, ты, наверное, и сам уже обо всём догадался. А мне остаётся только поблагодарить тебя за то, что ты так хорошо всё понял в этой запутанной истории.
Вообще-то на этом мне хотелось бы кончить повесть о девочке Лене и её соседе. Но чтобы ты не подумал, что я что-нибудь скрываю от тебя, всё же придётся рассказать о моей практике в школе.
36. Снова Пеночкин
В то утро я вышла из дому гораздо раньше, чем обычно в институт. Иду, а портфель в руках вроде как и не мой. Всегда набит битком — не портфель, а бочонок: в нём и учебники, и тетради с конспектами лекций, и книги — в библиотеку сдать. А сегодня в портфеле — одна тетрадка в клеточку. Шагаю я по улице со своим непривычно лёгким портфелем и сама себе говорю: «Ничего страшного. Обыкновенная школа… Обыкновенные ребята… Войду в класс и скажу весёлым голосом. Обязательно весёлым, потому что ребята любят, когда учитель весёлый. Ну вот, войду я и скажу им весёлым голосом: «Здравствуйте, ребята! Садитесь!» А потом скажу: «Сегодня я у вас буду вести урок истории. Сейчас я вам расскажу о…» О чём я буду говорить и что буду делать дальше — всё в этой самой тетрадке в клеточку, которая болтается в пустом портфеле. На первой странице написано крупными буквами: «План урока» — и подчёркнуто синим карандашом. Подумала я про план и сразу вспомнила то первое наше вече и разговор о планах: «Этот план — не тот, который «след ноги», и не тот, который «плоскость». То — план-чертёж, а это — план-порядок». План-порядок, написанный в моей тетрадке, был очень хороший. Его похвалила даже наша строгая Анна Тимофеевна — руководитель студенческой практики: «Чувствуется, что вы подошли к задаче серьёзно. И материал вы знаете», — сказала она, возвращая мне тетрадку.
Я шла по улице, а в моём сознании будто кто-то прокручивал один и тот же кадр киноплёнки. Снова и снова повторялась картина: я вхожу в класс и говорю (весёлым голосом): «Здравствуйте, ребята!» Так я, шагая по улице, говорила сама себе. А по спине ползли противные мурашки.
Ты, наверное, думаешь, что только ребята волнуются, когда в класс приходит новый учитель. Я и сама раньше так считала. Конечно, нового учителя все побаиваются. Неизвестно ведь, какой он будет. Добрый или злой, весёлый или сердитый. Интересно будет объяснять или на его уроках будет тоска зелёная. И вообще, что он за человек. Всё это так. Но уверяю тебя, что учителя не меньше волнуются, когда им предстоит давать урок в незнакомом классе. Даже ещё больше. Это я теперь знаю. В самом деле, учитель — один, а ребят в классе — сорок человек. Каких только историй не рассказывали у нас в институте студенты, которым уже приходилось сдавать практику. И всё же, признаюсь, хотя я и волновалась, но…
Следом за началом (я вхожу в класс: «Здравствуйте, ребята!») должен был идти урок, который по всем пунктам был расписан в клетчатой тетрадке. Только в той картине, которая возникала в моей голове, всё это почему-то пропускалось. И сразу за началом шла заключительная часть. Звенит звонок, но в классе мёртвая тишина. Нет, не мёртвая. Мёртвая — это плохо. Это значит (так мне кажется) молчат, потому что не слушают. Смотрят в окно и думают о чём-то своём или просто сидят лениво и безразлично. Тишина должна быть живая. Ждут: «Ну, а дальше что? Рассказывайте, рассказывайте, что дальше!» Но уже всё! Я уложилась минута в минуту. (Анна Тимофеевна говорила, что это очень важно.)
«Всё, ребята, — скажу я, — урок окончен!»
И тогда они зашумят, повскакивают со своих мест, окружат меня.
«Елена Александровна, а на следующий урок вы придёте?»
«Нет? Ой как жаль!»
«А вы приходите! Мы очень хотим, чтобы вы пришли!»
«После окончания института? А когда вы кончите институт? Ещё целый год? Ой как долго! Но всё равно приходите! Мы вас будем ждать! Очень интересный был урок!»
Такой должен быть конец в картине, которую я себе мысленно рисовала.
Школа стояла тёмная и молчаливая. Ни в одном классе не светились окна. Но входные двери уже были открыты, и в нижнем коридоре горел свет.
Возле учительской я немного постояла, набираясь смелости. Не знаю, как тебе, а мне всегда было как-то страшновато входить в учительскую даже в своей школе, а тем более в чужой. За дверью раздавались громкие голоса.
— …Живой… Вы называете его живой, а я говорю — просто разболтанный класс! И нечего их оправдывать! Один Саламахин чего стоит! — говорил сердитый женский голос.
А другой — тоже женский и, как мне показалось, молодой — отвечал:
— Да я и не собираюсь оправдывать. Но вы сами виноваты. Вы же сказали им: «Кому скучно на уроке, пусть уйдёт!» Вот они и ушли. Наверное, им и в самом деле было скучно.
— Ну, знаете ли, это ведь урок, а не цирковое представление! Или вы считаете, что учитель должен показывать фокусы?
— Я, знаете, считаю…
Мне хотелось узнать, что считает эта невидимая мне, судя по голосу, молодая женщина, но неудобно было стоять под дверью, будто я нарочно тут стою и подслушиваю. К тому же первый голос снова перебил:
— И вообще этот четвёртый «Б»… С ним никакого сладу нету! Это не только я одна говорю. А Саламахин — это просто какой-то разбойник!
Именно в этом четвёртом «Б», в разболтанном четвёртом «Б», где учится разбойник Саламахин, и предстояло мне давать сегодня урок. Я открыла дверь.
Как только я вошла и поздоровалась, спор в учительской прекратился. Все повернулись и посмотрели на меня. А невысокая, кругленькая женщина средних лет приветливо мне кивнула. Это была директор школы Зинаида Ивановна. Я её уже видела, когда приходила договариваться о практике. Зинаида Ивановна поднялась со своего места и сказала:
— Товарищи, разрешите вам представить нашего будущего коллегу.
Не знаю, известно ли тебе, что слово «коллега» так же, как и слово «план», пришло к нам из латинского языка. В точном переводе оно означает «сотоварищ» — не просто друг-приятель, а товарищ по профессии или по совместной учёбе. Например, если мы с тобой каждый день встречаемся во дворе или на улице и играем в футбол, в классики, в прятки — мы всё равно не коллеги. А вот если ты и я лечим больных, тогда… «Что вы думаете по этому поводу, коллега?» Ну конечно же, нам есть о чём поговорить, посоветоваться друг с другом, потому что мы с тобой знаем то, что не знают другие, у нас имеются свои профессиональные знания, полученные долгой учёбой или опытом. И вот директор школы Зинаида Ивановна при всех назвала меня будущим коллегой!
Между тем школа наполнялась привычным шумом. Раздавались ребячьи голоса. Кто-то, бухая ботинками, пробежал по коридору. Что-то глухо шмякнуло об пол — должно быть, уронили портфель.
Прозвенел первый звонок, и шум стал затихать, словно откатилась грохочущая волна. Когда мы с Зинаидой Ивановной вышли из учительской, везде было пусто. Только на втором этаже в конце коридора маячила фигура мальчишки. Он стоял в опустевшем коридоре и не просто стоял, а пританцовывал возле приоткрытой двери класса, из которой доносился гул, который обычно стоит в классе, когда учитель почему-либо опаздывает к началу урока. Я сразу догадалась, что это и есть четвёртый «Б». Увидев нас, мальчишка юркнул в класс, и оттуда тотчас донёсся его звонкий голос:
— Идут! Идут! Зинаида Ивановна и новая училка!
«Наверное, Саламахин! — мелькнуло у меня. — И правда, самый настоящий разбойник! Сказать про меня — «училка»! Зинаида Ивановна только что назвала меня коллегой, а он — «училка»! Ничего умнее не
