из кубка первым. Но пить буду за твою погибель.
Наступила тишина. Гоит взял кубок и сделал из него несколько глотков. Затем вытер ладонью рот и сказал:
— И по усам текло, и в рот попало. — Все рассмеялись. — А теперь ты, чужеземец.
— Меня зовут Корнилий. — И с этими словами монах принял из рук Гоита кубок.
— Постараюсь запомнить. Много здесь вашего брата в гости заходит.
Опять дружный смех. И вновь наступила тишина. Все в ожидании замерли, а Корнилий, не проронив ни единого слова, осенил кубок крестным знамением и тут же содержимое сосуда превратилось в лед. В это трудно поверить, но так оно и было! Я стоял в первых рядах и все отчетливо видел. И как вода покрылась сначала серой коркой, и как корка начала белеть, а затем застыла. А на самом верху кубка, на этом льду образовалась грязно-зеленая капля. Корнилий осторожно перевернул кубок, и из него вытекла та самая жидкость, что влил волхв. Затем монах еще раз наложил крестное знамение, и лед мгновенно растаял. Корнилий поднял кубок и произнес:
— Пить за погибель — грех. Но и за здравие твое, Гоит, пить не буду. А выпью за то, чтобы пелена невежества и суеверия исчезла из ваших сердец, братья.
И, посмотрев на нас, — мне до сих пор кажется, что смотрел Корнилий только на меня, — он выпил содержимое кубка.
Гоит ничего не сказал. Недобро сверкнув глазами, повернулся, и пошел прочь. За ним, в полной тишине — его приближенные. Пройдя несколько шагов, волхв обернулся:
— Не радуйся! Если ты думаешь, что победил меня, то жестоко ошибаешься. Я еще вернусь, вот увидишь.
Я стоял совсем близко от Корнилия и, наверное, только я да еще Анна слышали, как он тихо-тихо ответил:
— А я в этом и не сомневаюсь.
— Ну вот, — помолчав немного, продолжил Лека, — мне осталось рассказать совсем немного. Корнилий с дочерью остались жить на горе. Как-то незаметно они расположили к себе наш народ, особенно женщин. От Анны не отходила ребятня. Она им все время что-то рассказывала, а дети слушали ее раскрыв рот. Корнилий основательно принялся за восстановление церкви. Мы охотно помогали ему, а на том месте, где сейчас стоит ваш дом, соорудили всем миром для них небольшой домик. Хотя старики говорили, что это не к добру. Мол, нельзя на Маре строиться и жить. Когда Корнилию передавали эти слова, он только смеялся: «Все в руках Господних, — говорил, — чему быть суждено, то и будет». Помните, я рассказывал, что в церкви нашей не было ни одной службы? Прошла зима, наступила весна, и Корнилий объявил, что близок тот день, когда наконец-то мы все соберемся в храме служить Господу. До этого служили прямо на открытом воздухе. Добавлю, что монах людей лечить мог. И тело лечил и душу. А когда его благодарили, отвечал неизменно: «Бога благодарите, а не меня»…
— И как же прошла первая служба в храме? — спросила Маша.
— Первая служба? Так ведь не было ее. Убили их. И Корнилия, и Анну. — Лека говорил теперь так тихо, что мне приходилось напрягаться, чтобы услышать его. — Однажды ночью пришел Гоит. Не один — вместе с ним были отроки и еще какие-то люди — огромные, лохматые. Мы… не успели помешать.
— Как они убили их? — хриплым от волнения голосом спросил я.
— Что? А, как убили… Слушай, Болдырь, может, ты расскажешь?
— Нет уж, рассказывай ты, раз начал.
— Убили их… Одним словом, когда мы сбежались, дом уже догорал. И церковь тоже. Даже там их тел не нашли. Народ после говорил, что, видимо, Анну первой убили. Помнишь, Малыга, дед Завад рассказывал, что будто слышал, как кричал Корнилий, люто кричал. Наверное, у него рассудок повредился, когда увидел, как дочь убивают. Вот тогда он, судя по всему, и проклял и нас, и нашу деревню.
— Корнилий проклял? — переспросил я. — Вы же этого не слышали? Мало ли какой дед что придумает.
— Точно, проклял. — вступил в разговор доселе молчавший Зеха. — Мы с Гвором одного гоитского отрока встретили, он подтвердил это.
— А что произошло потом? — Маша едва скрывала свое нетерпение. — Белого Кельта и Анну убили, а что с вами случилось?
— То и случилось. — Лека встал и заходил по комнате. — Мор на деревню напал — и в одну неделю никого не стало.
— Никого, — печальным эхом отозвалось по комнате. Все наши гости закивали головами, видимо, вновь переживая случившееся.
— Подожди, Лек, — перебил друга Малыга. — Ты не забегай вперед. О клятве ничего не сказал.
— Точно. Гоит после убийства собрал всех и сказал, что выполнял волю Мары. Но взял он со всех клятву молчать до смерти, иначе он расскажет княжьим людям, что мы ему помогли убить монаха и его дочь.
— Но ведь это же неправда! — воскликнула Маша. — Зачем вы ее дали, клятву эту?
— Тебе легко судить, — Лека на мгновение прекратил свое хождение по комнате. — Просто ты не знаешь хорошо Гоита. Говорить он мастак. Если скажет, ему-то как раз и поверят, а не нам, темным дуракам. Связали себя с ним этой клятвой. Только не увидели мы людей княжеских, — мор через неделю на нас напал. Так и сбылось проклятье Корнилия.
— Но если мор, то вы все умерли. Разве не так? — Я чувствовал, что мы никак не можем подойти к самому главному.
— Так-то оно так, — подал голос Болдырь. — С одной стороны. А с другой — мы же сегодня разговариваем с вами, а разве мертвые могут разговаривать?
— Мы и сами многого не понимаем до сих пор, — перебил его Лека. — Сказал же, темные люди. Я разумею это так: тел от нас не осталось, а вот души… Болтаются души между небом и землей и никак не найдут пристанища.
— Проклятые мы, — опять раздался хор голосов.
— Вот именно. — Лека наконец сел. — Кому-то из наших это даже нравится. Вроде как бессмертные. Кто-то у мелких бесов, вроде Шишиги, на подхвате, кто-то продолжает служить Гоиту…
— Стоп, — не выдержал я, — бред какой — то. И где же вся ваша, простите, орава обитает?
— Я же сказал — между небом и землей. Вверху небо, внизу — Мара.
— Считай, что я тебе поверил, Лека. Значит, часть ваших земляков такой жизнью довольна…
— Разве это жизнь, Николай? — Лека опустил голову. — Представляешь, как болят зубы? А вот теперь представь, что вся твоя душа — один сплошной зуб. Больной зуб. Понимаешь? И еще чернее пустота в душе. Ты как-то Маше про черные дыры говорил. И был прав: и над Марой такие дыры, и в сердце каждого из нас. — Лека показал рукой на своих товарищей. Те дружно закивали головами.
— Боже, какая тоска! — словно стон вырвался из груди Болдыря. — И когда же она кончится?
— Первые лет сто мы как в тумане жили. Или как сказать — обитали? А потом родилась среди наших,
