— Люди — странные существа, папа. — Это была ее манера — без предисловия начинать разговор.
— Серьезно?
— А ты разве с этим не согласен? Всю жизнь они чего-то ищут, к чему-то стремятся…
— Разве это плохо?
— Мне кажется, Бог дает человеку все, что ему нужно. Надо только пользоваться этим и радоваться. Вот от этого у людей все их несчастья.
— Из-за того, что они пользуются и радуются?
— Не смейся, папа. Ты же понял меня.
— Умница. Так оно и есть. В юности я мечтал увидеть весь мир, много путешествовать, разговаривать с иностранцами на их родном языке. А оказалось, что лучше отчего дома и родной сторонки нет ничего, как нет ничего вкуснее той картошки в мундире, которую мы с тобой сегодня откушали.
— И молочко неплохо пошло.
— Неплохо.
— А представляешь, они там в Германии молоко из сои пьют. Ужас.
— Согласен.
— Получается, дочка, что мы с тобой тоже странные люди. Вроде бы все у нас есть, а мамы нет и…
— Но ведь это же мама, — перебила меня Маша, — это не считается.
— То есть желать, чтобы вот здесь с нами была мама, можно?
— А ты разве против?
— Нет, конечно. Только… — И я замолчал.
— Говори, что замолчал?
— Не стоит, дочка.
— Почему?
— «Мысль изреченная есть ложь», — процитировал я Тютчева. — Жизнь все-таки странная штука, а потому и мы, люди — странные существа.
За разговорами и чтением тихо коротали мы свои мареевские вечера. Но дни летели на удивление быстро, и вот уже ноябрь сменил октябрь. Несколько раз выпадал снег, но затем он таял, превращаясь в грязную кашицу на нашем дворе. И все равно чувствовалось: зима близко. И когда в самом конце ноября, после Михайлова дня наш термометр показал минус двадцать пять градусов, мы с Машей не удивились: погода в России под стать народу, живущему в ней, — обожает крайности.
Да, это произошло в самом конце осени. Мне по делам нужно было задержаться в Вязовом. Когда я, замерзший, вошел в дом, на столе меня уже ждал ужин.
— Прости, Машуля, задержался. Ты, наверное, есть хочешь?
— Ничего. Мой скорее руки, а то остыло все, — сказала Маша. — Замерз?
— Есть немного. Не люблю межсезонье. Не знаешь, как одеваться. Утром — ноль градусов, а потом — бах — и сразу минус двадцать пять! Бедные сердечники и гипертоники.
— Ты не заболела, Машенька?
— Нет, все нормально. Давай садиться.
— Да Бог с ней, с едой! Что случилось?
— Вот поешь, тогда расскажу.
— Нет, будем по нашей традиции — и есть, и разговаривать.
— Хорошо. — И опять замолчала.
