– Сплошное счастье?

– Нет, не думаю. Но – чем-то другая.

Дана удивленно вглядывалась в черты женщины, которую у нас на родине никто не называл бы иначе, чем старуха или бабушка. Тут старушеского не было ничего, совсем. Ни жесты, ни улыбка, ни прямая спина – ничего, вообще ничего не говорило о возрасте, который дома принято считать преклонным. Да что там преклонным… Столько не живут – вот какой это для нас возраст. Знакомо ли ей уныние, отчаяние?

Между тем все собравшиеся наслаждались пирогами, говорили о русской жизни, которая отсюда, с высоких швейцарских гор, казалась добротной, подкрепленной нерушимыми традициями.

– У вас так каждый день едят? – спросила Люция Ольгу.

– Ну нет, только когда гости дорогие. На каждый день – времени не хватит.

– Это все – праздник, – заключила Люция, – а ведь бывают и трагедии.

Таня многозначительно глянула на Дану. «Поняла? – говорил ее взгляд. – А ты говоришь – сплошное счастье».

– Брось, – весело отмахнулся Бруно, – Люци! Ну какие трагедии?

– Какие у людей бывают трагедии? Не знаешь? Любовь! – энергично парировала Люция.

Все у всех вертится вокруг любви. Везде и всегда. Таня знала, что у Люции двое взрослых детей, четверо внуков, овдовела она уже давно, лет десять назад, живет одна в прекрасном доме с садом, путешествует, постоянно принимает у себя друзей. Какие такие трагедии? Любая наша пенсионерка обзавидовалась бы.

– Несчастная любовь? – с легкой иронией уточнил Бруно.

– А ты знаешь, как я замуж вышла? Муж-то меня любил! А я его нет!

– Зачем же ты выходила?

– А все потому, что он страдал. И еще… Он был замечательным музыкантом. За музыку любила. Когда начинал играть, все забывала. Но любви не было. Я после замужества три года девственницей оставалась! Вот! Это не трагедия, по-твоему? – выкинула Люция главный козырь.

Она выглядела совсем молодой сейчас, полной ожидания любви.

Но Бруно не сдавался:

– Это что? Он не мог? В этом горе?

– Он мог, я не хотела!

«Вот это да! – подумала Таня. – Да какой бы наш мужик вытерпел! И зачем тогда она за него выходила? В чем ее подвиг? Мучила человека… А он терпел. Любил ее, видно, крепко».

– А как же все-таки дети появились?

– Так! Через «ах унд крах»! Детей я хотела… И дом свой любила. Потом был у меня любовник. Горец. Вот это был мужчина! Муж с ума сходил. Я на части рвалась. Не трагедия, по-твоему?

Бруно улыбался.

– Сострадание сильнее любви! – уверенно провозгласила Люция. – Сострадание победило, не смогла уйти. Так и прожила жизнь с нелюбимым.

Таня задумалась. Что же такое любовь? Разве родственная любовь не замешана на сострадании, сочувствии?

– Ты что загрустила? – заметила Ольга мелькнувшую на Танином лице тень.

– Не загрустила – задумалась. О любви и сострадании. Разве это не одно и то же? Я не понимаю. Конечно, поначалу – страсть, притяжение, это понятно. Но потом… Потом – сочувствие. Может быть, я не так понимаю слово?

– К состраданию примешивается чувство вины, – уточнила Люция. – А любовь от вины свободна.

– Не знаю. Не понимаю пока. Не могу для себя определить.

И было еще что-то, чего она не могла решить для себя.

Свободна ли любовь от ненависти?

Ну сегодня был и денек! Наговорилась на год вперед. Весь предыдущий месяц она провела почти молча: сценарий писала, не могла себе ничего другого позволить. Зато сейчас… отвлеклась.

Оказавшись в своей гостевой комнате, Таня скорей улеглась и немедленно заснула, ни о чем печальном не думая. Проснулась среди ночи от того же сна: Олег шел мимо нее в обнимку с девушкой. Смотрел, как чужой, не замечая. Ужасный сон. Никогда в жизни не чувствовала она такого холодного отчуждения мужа. Но сон снился уже не первый раз. Нельзя не прислушаться.

Конечно, каждому сну верить нельзя. Много пустого нагромождается за день и потом видится расслабленному сном человеку. Но иногда бывают такие ночные гости, что не принимать их всерьез не получится. Несколько снов помнит Таня всю свою жизнь. Один из самых важных – сон с Даной. Дела тогда у Тани в школе шли хуже некуда: перегрузили знаниями заботливые родственники настолько, что в голове у нее все перемешалось, отвечать у доски не получалось хоть убей. Она была очень несчастна тогда. После школы боялась идти домой, в школе дрожала, что спросят. Дошла до полного отчаяния. В тот вечер залезла на подоконник в своей комнате и долго смотрела вниз, представляя, что вот откроет окно и сделает шаг. И все. Всем сразу станет легче. Ей – точно. Матери, она была уверена, тоже. Ну, покричат-поплачут Буся с Ниной. Потом успокоятся, заживут по-прежнему. А для нее наступит долгожданный покой. Открывать окно она все же не стала, но вариант казался надежным. Ее зазнобило, она залезла под одеяло, свернулась клубком и уснула. Во сне к ней пришла Дана. Дану она любила издали за ее веселость и доброту, за то, что она никогда не веселилась, если кто-то позорился у доски, а подсказывала до последнего момента. Ей хотелось дружить с Даной, но она не решалась начать эту дружбу. Дана из сна была добрая и сильная. Она щедро передала Тане свои силы и заставила ее поверить в перемены к лучшему. После той ночи Таня впервые за долгие годы проснулась без ужаса перед школой. Ей даже казалось странным, что она еще вчера могла чего-то панически бояться там. Все и вправду пошло совсем иначе. Разве такой сон будешь считать пустым?

И вот сейчас. Олег и девушка, лица которой не разобрать. Тане вдруг стало панически страшно, ее трясло, как от самого лютого холода, хотя в комнате было очень тепло. Измена Олега испугала ее вдруг гораздо больше мыслей о вирусе и его последствиях. Но как же она не заметила ничего, не заподозрила никого?

Хотя… Почему же… Вот вполне возможная кандидатура.

Айрин Фишер. Американская родственница, возникшая как черт из табакерки.

В самом конце XX века Буся окончательно и бесповоротно решила выезжать в Израиль. Ей было восемьдесят три, но, подобно энергичной швейцарке Люции, упадка сил она не ощущала и в будущее смотрела с оптимизмом. Как крупный медицинский специалист она знала, что лучшее лекарство от старости – активная жизнь, новые впечатления, избавление от старья и планирование будущего.

– Пора мир посмотреть, – постановила она и принялась собирать документы.

Удивительно, но Серафим совершенно не сопротивлялся.

– Еду паломником на Святую землю, – объяснял он. – Деду моему, священнику, довелось там побывать, посчастливится и мне.