проснуться, сбросить наваждение, «всплыть» со дна омута, куда его так стремительно затянула внезапно обрушившаяся на него любовь.

Возможно, впрочем, что его отрезвлению способствовали еще два фактора. Об этом он подумал, уже взлетая на скоростном лифте на свой девятый этаж. Температура воздуха и родная речь помогли ему прочистить мозги не хуже «Эльбруса», хотя и действие «токсинов первого взгляда», вероятно, тоже несколько ослабело. Он ведь и перед дверью в лобби уже начал было приходить в себя, а в гостинице очутился вдруг в прохладном – а по контрасту даже холодном – воздухе, а тут еще и родная речь на помощь подоспела.

Урванцев усмехнулся, вспомнив короткий диалог, произошедший прямо на его глазах, в тот момент, когда он уже направился к лифтам. Около первого из них – по правой стороне – возился светловолосый парень в синем комбинезоне с какой-то надписью на иврите. По-видимому, это был механик из фирмы по обслуживанию лифтов, а у самого входа в лифтовый коридор двое негров – «эфиопы?» – в гостиничной униформе расставляли вазы со свежими цветами. Кирилл шагнул в коридор и услышал, как один из негров сказал что-то механику. Иврита Урванцев не знал, но его ухо поймало что-то до боли знакомое, и он, еще окончательно не пришедший в себя, даже едва не вздрогнул.

– Тагид, Алекс, «ё… м…» зэ клала?[95] – с интонацией вопроса сказал негр.

Механик оторвался от разобранного механизма вызова лифтов и посмотрел куда-то за спину Урванцева.

– Ну, – сказал он, мгновение подумав. – Эйх ломар лэха? Ка нирэ, кэн.[96]

– Ядати![97] – торжествующе заявил негр. – Курва б…!

«Забавно, – подумал Кирилл, входя в лифт. – Знать бы еще, о чем они говорят».

В номере Урванцев первым делом влез под душ. Он вывернул ручку регулятора температуры до предела влево, но желаемого эффекта не достиг. Вода оказалась прохладной, но отнюдь не холодной, а жаль. Холодный, а лучше ледяной душ ему сейчас ой как пригодился бы, но не судьба. Однако и эта «комнатной температуры» водичка смыла с него не только соль. Она все-таки взбодрила Урванцева и немного отрезвила.

– Отрезвила, – повторил он вслух мелькнувшую в голове мысль. – Да, это идея!

Урванцев вылез из-под душа, яростно обтерся, как будто хотел содрать с себя полотенцем кожу, вышел, не одеваясь, в комнату и задумчиво посмотрел на бар.

«Забудь! – сказал он себе. – Если любишь, забудь!»

И в самом деле, у этой любви – «Солнечный удар»,[98] какой-то, а не любовь! – не могло быть никакого продолжения. Так зачем же мучить себя и ее? Ульрику прежде всего. Зачем? Затем, что бес на старости лет попутал? Амок случился?

«И что же дальше?»

В том-то и дело, что здесь вариантов не было. Ведь он даже родину ради нее предать не мог, если бы все-таки смог переступить через то, за что сражались и умирали уже четыре поколения его семьи. Не мог, потому что некуда ему было идти в этом чужом мире. И Ульрике, положа руку на сердце, такой друг тоже не был нужен, тем более муж. Кирилл ведь был хуже, чем нелегал. Он был чужим в чужом для себя мире.

«Ну вот ты все и понял, полковник, – сказал он себе, направляясь к бару. – И сам все сказал».

Урванцев достал бутылочку «Смирновской», скрутил алюминиевую головку и опрокинул над открытым ртом. Пить здесь, в сущности, было нечего, но и одним глотком – не получилось. Из узенького горлышка за раз выливалось слишком мало жидкости. Вкуса водки он практически не почувствовал, ее крепости – тоже, но, допив бутылочку до дна, ощутил некоторое облегчение.

«Работает», – констатировал Урванцев и, выбросив пустую бутылочку в элегантный бачок для мусора, полез в холодильник. Здесь у него были припасены несколько плиток горького шоколада, и, хотя спустя всего несколько минут Кириллу предстояло идти на завтрак, он достал одну из плиток, одним уверенным движением сорвал с нее обертку и, не раздумывая, откусил сразу большой кусок.

Прожевав шоколад, он решил, что метод себя оправдывает, и взял из бара следующий шкалик. Поскольку водки там больше не было, выбор Урванцева пал на шотландский виски. Оказалось, что тоже неплохо.

«Алкоголик», – усмехнулся Урванцев, но факт – его отпустило.

Он быстро доел шоколад, вернулся в ванную комнату и почистил зубы, причесался, оделся и, сунув – уже на ходу – в карман бумажник, вышел из номера. Однако «радость» его оказалась преждевременной. Никакого реального облегчения не случилось, потому что, когда он вошел в лифт, сразу же зачастило сердце.

«Вот же!..»

Он вышел из лифта, быстро пересек лобби, скороговоркой произнес для дежурившей у двери ресторана девушки в униформе номер своей комнаты и, наконец, вошел в зал. Они сидели всего в нескольких метрах от входа – старик Маркус, белобрысый Роберт и Ульрика. Причем Ульрика сидела лицом к дверям, и Урванцев с ходу нарвался на взгляд ее синих глаз и на улыбку, которая расцвела на ее губах, когда она его увидела. Девушка сразу же подняла руку вверх и помахала Урванцеву, приглашая присоединиться.

«Я балбес», – признал Урванцев, улыбаясь в ответ.

«И законченный мерзавец», – сказал он себе, подходя к их столику. Но дело было сделано, и ничего менять он уже не желал.

– Бон аппетит, – сказал Кирилл, присаживаясь за стол.

– Мы собираемся вечером в Иерусалим, – сказала Ульрика, заглядывая через глаза прямо ему в душу. – Поедешь с нами?

– Когда? – спросил Кирилл, ощущая озноб.

«Она что, чувствует?»

– Часов в шесть, – ответил за нее старик Маркус. – Хотим посмотреть ночной город.