– Крутоярский, – повторила Лика и наконец взяла в руки медальон. Воздух стал прозрачен и тверд, как оптическое стекло, исчезли звуки, прекратилось движение. Маска остановила время, втолкнув Лику в мгновение между двумя ударами сердца.

На ее ладони лежал маленький темный овал, чуть выпуклый и довольно грубо обработанный по краям.

«Метеоритное железо», – подсказала Маска.

Две половинки железной чечевицы, скрепленные так, чтобы медальон уже было не открыть. А внутри… Внутри, чуть выступая наружу в самом центре медальона, лежал Камень. Очень маленький, но настоящий. Настоящий Черный Камень, который Лика почувствовала, едва войдя в комнату.

Она с трудом заставила себя вернуться в живое время реального мира. Естественно, о ее путешествии за грань яви никто не узнал.

– Это ее медальон? – спросила Лика.

– Да, – кивнул Андрей Львович. – Ее. Только это не медальон. Отец говорил, что это как оберег или ладанка. Она всегда его носила, говорила, дескать, умру, ты будешь носить. Но отец, конечно, не стал. Ты же понимаешь, в наше время… И потом, это же не пойми что…

– А как он к вам попал? Вы же сказали, она на фронте погибла?

Вопрос был ненужный. Ответ на него Лика знала и сама, просто постыдно тянула время, страшась и одновременно страстно желая сделать такое простое, казалось бы, дело, надеть амулет прабабки Натальи на себя.

– Его военные принесли, – сказал растерянно Андрей Львович. – Ну которые к отцу тогда, в сорок первом, с похоронкой пришли.

– А где похоронка? – спросила она, чувствуя, как оживает Камень в ее руке.

– А в коробке что, нет? – удивился Андрей Львович.

– Нет.

– Ну тогда и не знаю, – развел он руками. – Потерялась, наверное… А ты разве его не помнишь?

– Кого?

– Не кого… – смутился Андрей Львович. – А что. Медальон. Ты же, когда маленькая была, его носила.

– Я его носила? – нахмурилась Лика, пытаясь вспомнить, когда бы это она могла его носить, и удивляясь тому, что этот именно момент Маска из ее памяти извлечь не смогла.

– Ну да, – кивнул Андрей Львович. – Ты с ним играла часто, а потом – тебе года два было, я думаю, или три – надела на шею и ни в какую не хотела снимать. Долго носила… Пока эти, блин, умники, родители твои, не разбежались.

– И?

– А что «и»? Мать твоя Ивану все вещи в физиономию пошвыряла и выгнала. Я тебе, Лика, это потому говорю, что ты уже взрослая. Сама уже все понимаешь. – Он бросил быстрый взгляд на Макса, который все это время стоял за спиной Лики, но сам в разговор так и не вступил. – Вот тогда она и оберег этот у тебя отобрала и деду твоему в письме прислала: держи, дескать, свою драгоценность, а мне чужого не надо. Так что он и вообще, выходит, твой, раз его тебе еще дед отдал. Носи, если хочешь, хотя…

Он, видимо, хотел сказать, что не ахти какой подарок этот медальон, но не будешь же объяснять Андрею Львовичу, что цена этой вещи такова, что мало найдется на Земле состояний, равных ей по ценности. А для самой Лики Камень, этот именно Камень, был и вовсе бесценным. Не было у него цены и не могло быть.

– Носи, если хочешь, хотя…

– Хочу, – сказала она, прерывая дядю на полуслове. – И буду носить. Спасибо.

Она низко ему поклонилась, чем, кажется, привела старика в полное недоумение, потом выпрямилась, поднесла Камень к губам и только после этого надела себе на шею.

Это было похоже на то, как если бы Маска – Ликино холодное, бестрепетное Золото – робко отступила в сторону, уступая место… Чему? В сердце Лики, в ее душу – иначе и не скажешь! – вошло что-то огромное, чью истинную мощь было не оценить, во всяком случае, так сразу, при внезапной и почти неожиданной встрече. Но одновременно это было и что-то свое, родное, что сразу же стало частью Лики, просто потому что являлось ею всегда. Возможно, хотя думать об этом Лика сейчас и не могла, это было именно то, чего ей не хватало все эти годы, всю ее жизнь, даже если она об этом прежде и не догадывалась. Однако сейчас Лика поняла, какая это была страшная потеря, и почему так тосковало ее сердце, и жизнь казалась пресной и бессмысленной, по крайней мере, до тех пор, пока в эту серую неинтересную жизнь не вошел Макс.

Волна жара прошла через все ее искалеченное и исцеленное Маской тело, сжигая последний мусор бессмысленного прошлого и освобождая место для невероятного будущего, смыкавшегося с тем, что являлось настоящим, подлинным прошлым. Боли не было. Напротив, Ликой овладело ощущение радости и растерянности, какое, наверное, должна испытывать бедная сиротка из старых английских романов, которая нежданно и негаданно вдруг оказывается владетельной герцогиней и со сладким ужасом и недоверием смотрит на свой внезапно обретенный родовой замок размерами со средней величины город.

Сердце споткнулось и неуверенно попыталось вернуться к обычному ровному и уверенному ходу, но вместо этого ударилось в бег. Нервы напряглись, натянулись, как стальные струны, испытывающие неимоверную нагрузку, завибрировали и вдруг запели какую-то дикую песню, от которой заныли плотно сжатые зубы. И Лике самой захотелось зарычать или завыть, запеть или заголосить, но вместо этого она лишь глухо застонала, не слыша, впрочем, своего голоса. В ушах ее звучала совсем другая музыка. Тысячи, десятки тысяч крошечных серебряных колокольчиков зазвенели неожиданно под порывом ветра времени. Лика слышала уже однажды эту тревожную мелодию, совсем недавно, буквально несколько месяцев назад, но сейчас едва ли была способна ее узнать. Мозг Лики силился и не мог вместить все, что пришло к ней сейчас, сразу-вдруг, поднялось из неведомых глубин ее, Лики, души, раскрылось в сердце, памяти, обнаружилось внутри ее собственного Я, но словно обрушилось извне, как упавшая на голову грозная морская волна.