усадив на скамейку, принялся расспрашивать о старых товарищах. Потом разговор перешел на курсовые порядки.

— Комиссар наш — очень хороший человек, — говорил Дерпа. — В любое время, братко, к нему заходи, и потолкует по душе, и совет даст. Дивизионного командира тоже не бойся. Он только страшный на вид. Усы — во! — Дерпа, примерившись, развел руки на аршин от своего большого носа. — А вот эскадронного командира побаивайся. Упаси бог, если шпоры не чищены или родня распущена.

— А что это — родня? — шепотом спросил Гайдабура с беспокойством на молодом сухощавом лице.

— Родня? Складки на брюхе, — пояснил Дерпа. — У нас заправка по всей форме. Ремень потуже, ходи веселей… И вот еще Пушка бойся, — продолжал он, кинув дружеский взгляд на Вихрова, который подошел и присел подле него. — А кто это, Пушок? — спросил Гайдабура.

— Собака. Кобель, одним словом. От юнкеров нам по наследству достался. Они его в вахмистры, в старшины произвели. У него и ошейник с золотым галуном.

— Кусается?

— Нет, зачем? Службу требует…

— Как это?

— Его у нас боятся, задабривают, — подхватил Вихров. — Умный чертяка! Только что говорить не умеет.

— И подлиза большая, — вставил Дерпа.

— Нет, почему подлиза? — возразил Вихров. — Дисциплину хорошо понимает… Он, видишь ли, постоянно спит у ног трубача здесь, в приемной, и когда входит кто-нибудь из нас, курсантов, он только ухом поведет и глаз приоткроет. Но стоит войти какому-нибудь командиру, пес мигом вскакивает и садится на задние лапы. Да вот сам увидишь… А службу, верно, требует.

И Вихров, отвечая на молчаливый вопрос Гайдабуры, рассказал, что ежедневно перед верховой ездой курсантов разбивают на смены по числу манежей. Бывает, что какая-нибудь смена перепутает манеж, а потом пускается бегом, чтобы не опоздать к началу занятий. Тут как из-под земли появляется Пушок и поднимает страшный шум, лает, мечется. Курсанты бросают ему сахар, чтобы пес замолчал. А он жрет, давится, перхает и все-таки лает до тех пор, пока не появится дежурный по курсам командир и не наведет порядок.

— Ты расскажи Гайдабуре, как он Тюрина облаял, когда тот пику поломал, — вмешался Дерпа.

— Да вот он сам пожаловал, — Вихров показал на вышедшего из-за угла пса.

Пушок подошел к сидевшим и уставился на них, поставив уши торчком.

— Проверяет, злодей, все ли в порядке, — мрачно сказал Дерпа.

— А шерсть какая пушистая! — заметил Гайдабура. — Ну просто ковыль.

— Видите, как часто наружность бывает обманчива, — подхватил Вихров. — Как умильно смотрит, подлец, а сам что-нибудь ехидное думает!

Пес постоял, посмотрел, вильнул хвостом и направился по коридору.

— Так как же он этого Тюрина облаял? — спросил Гайдабура Вихрова.

— Напакостил он ему — лучше не надо, — сказал Вихров, усмехнувшись. — У него, видишь ли, был конь по кличке Зуав. Так, ничего себе конь, только с придурью. Перед атакой его надо было раскачивать. У него уши большие, как у осла. Вот их покачаешь туда-сюда, как рычаги, он и пойдет в галоп. Да так пойдет, что только держи, — все сокрушит. Сквозь впереди идущий эскадрон прорвется, всех разгонит. И задом бил… — И Вихров стал рассказывать о том, как Зуав занес Тюрина в первый эскадрон и вбился во вторую шеренгу. Пика Тюрина оказалась поперек спин чужих лошадей. Зуав оборвал поводья, выбежал из-под него и умчался, а Тюрин повис на пике между двух всадников. Пика переломилась, не выдержав тяжести. А тут вдруг Пушок обрушился на Тюрина с яростным лаем. Пушок постоянно бежал позади эскадрона и словно бы наблюдал за порядком. Тюрин уговаривал его, величая и Пушочком и сволочью проклятой, и сахар кидал. Пес жрал сахар, но все-таки лаял до тех пор, пока не подъехал командир взвода… Так Тюрин и получил три наряда вне очереди, — закончил Вихров.

— А ведь умная собака, — сказал Гайдабура.

— Никто с этим не спорит, — согласился Вихров. — Только ее ум часто нам боком выходит.

Мимо них прошел низенький старичок с длинными седыми усами. В руках у него был разбухший портфель с торчавшим из него хвостом селедки.

— Кто это? — спросил Гайдабура.

— Любомиров. Бывший генерал. Командовал Дикой дивизией. Он у нас тактику преподает. Видишь, паек получил, — пояснил Дерпа.

— А как у вас, ребята, с продовольствием?

— Плохо, — сказал Вихров. — Суп из селедки. Ну воблу еще дают. Все время есть хочется.

— Чего ж вы молчали? — удивился Гайдабура. — Дерпа, ты что же? Забыл буденновский закон — сам останься голодный, а товарища накорми? А ну, пошли! У меня там в сундучке есть сало, хлеб. Пошли, братцы, пошли!

Они поднялись со скамейки, но тут навстречу им выбежал из-за колонны маленький Тюрин с красным, взволнованным лицом.

— Ребята, новость слыхали? — спросил он, задохнувшись.

— Что-нибудь соврешь? — спросил Дерпа.

— Совру?! Да с места не сойти, если я вру! Сам, своими ушами слыхал… Только сейчас принесли телеграмму. Начальник курсов читал, а я слышал, рядом стоял. Все, всем выпуском едем в Конную армию!..

В вагоне стоял густой храп. На полках, в тесных проходах и между скамейками лежали люди. Мешки, баулы, узлы, фанерные чемоданы и сундучки с подвязанными к ним дочерна закопченными котелками и чайниками — верными дорожными спутниками в те суровые времена разрухи и голода — загромождали вагон, и без того забитый людьми. Поезд еле тащился.

Начинало светать. Вихров сидел на угловой скамейке у окна и глубоко вдыхал свежий воздух, проникавший сквозь разбитое окно. Добраться до Майкопа, где стоял штаб Конной армии, оказалось делом более трудным, чем предполагали он и его товарищи (с ним ехали Дерпа и Тюрин) две недели тому назад, когда они выехали из Петрограда. Поезда были переполнены так, словно вся Россия погрузилась в вагоны и катила куда-то искать сытой жизни. Однако после нескольких пересадок им повезло. В день их прибытия в Воронеж здесь был сформирован прямой поезд до Ростова. С волной других пассажиров их внесло в вагон, закружило и разбросало по лавкам. Этим поездом они ехали уже третьи сутки, то лежа, то сидя. Пустив в дело руки, Дерпа успел завладеть верхней полкой и с комфортом расположился на ней, резонно заметив, что спекулянты-мешочники могут и постоять. Теперь, чередуясь с Вихровым, он отсыпался, наполняя купе громким храпом.

Замедляя ход, поезд подходил к станции. За окном проплывало паровозное кладбище. На сереющем фоне рассвета отчетливо вырисовывались проржавленные корпуса паровозов с давно потухшими топками. Протащившись мимо полуразрушенной станции с черными глазницами окон, поезд круто остановился. Со стен и полок посыпались вещи.

— Ух ты, окаянная сила! — плачущим голосом вскрикнул сидевший на полу человек с острой бородкой, охая и потирая затылок.

В вагоне зашевелились, послышались голоса и глухое покряхтывание.

Дерпа тяжело перевалился на другой бок и, с трудом раскрывая припухшие веки, посмотрел в окно.

— Слышь, братко! — позвал он, свешиваясь с полки и трогая за плечо сидевшего внизу Вихрова.

— Чего тебе? — поднимая голову, спросил Вихров.

— Какая станция? Не знаешь?