огромные артиллерийские лошади… Запряженные по восемь коней в каждую пушку, в тучах пара и брызг талого нега, с раздувающимися ноздрями и гривами, с тяжелым храпом и топотом, сотрясающим землю, они казались огненными конями апокалипсиса, могущими смести все преграды… А там, в глубине, в погоню за ними развертывались из колонн казачьи полки.

«Порубят! Как есть порубят!!!» — ахнула девушка.

Артиллерия стремительно приближалась. Нарма видела часто мелькавшие, черные на снегу мохнатые ноги, запряжки орудий, надвигающиеся с невероятной быстротой. И вот, подсознательно ловя в их появлении победу, она вскочила в седло, поскакала навстречу и грудью встала на пути бешено мчащихся батарей, которые широким фронтом, с дробным гулом окованных железом колес и криками ездовых, рассыпавших по бокам подручных лошадей хлесткие удары плетей, страшной бурей во весь дух неслись на нее.

Впереди на рослом коне скакал широколицый всадник. Девушка узнала в нем Шаповалова.

— Стой! Стой! Куда? — отчаянным голосом закричала она.

— Позицию… Позицию меняю! — отвечал Шаповалов, дикими глазами посмотрев на нее.

— Смотри, целыми полками выходят! Порубят! Шаповалов оглянулся. Лицо его исказилось. Он понял, что ему угрожало. ~ — Стой! Стой! Сто-ой!!! С передков! К бою! — загремел он таким голосом, что вся эта огромная масса из сотен упряжных и верховых лошадей, пробежав еще немного и все уменьшая аллюр, остановилась как вкопанная, словно какой-то великан могучей рукой разом схватил ее под уздцы.

Дивизион быстро развернулся налево кругом. — По кавалерии! Прямой наводкой! Картечью! Беглый огонь!!!

Громовой грохот ударил в степь сразу из двенадцати пушек…

Было видно, как лошади атакующих шарахались в стороны, поднимались на дыбы, падали навзничь, давя под собой седоков. Падали люди, контуженные, разорванные на куски. Иные мертвые силой инерции продолжали еще мчаться вперед…

Влево сквозь ползущий дым замелькали черные на фоне пожара значки 11-й кавалерийской дивизии. Оттуда, пригнувшись к луке, веером метнулись связные. Вправо выстраивала развернутый фронт конная бригада 20-й дивизии. Подходили еще какие-то конные части.

Но атака белых уже начинала захлебываться. Шаповаловские пушки, не переставая, гремели картечью. Сюда же перенесла весь свой огонь артиллерия 20-й стрелковой дивизии. Затем подоспел и 6-й конартдив. Огненный шквал, клубясь и кипя, покатился в сторону Атаман-Егорлыкской. Там уже все находилось в смятении. Сидорин бросил в бой свой последний резерв — образцовый офицерский полк, стоивший, по крайней мере, дивизии. На него и ударил Буденный с резервной бригадой. Это решила исход сражения. Растрепанные конные корпуса белых побежали на Посад Иловайский. Началось преследование разбитых армий Деникина к берегам Черного моря…

На Петроградских кавалерийских курсах ждали приезда инспекции. Первым эту новость принес еще третьего дня курсант Тюрин. С мальчишески возбужденным лицом он вбежал в эскадрон и, споткнувшись на ровном месте, крикнул:

— Ребята, Брусилов к нам едет!

Курсанты — многие уже спали — зашевелились. Дортуар — так по старому называли помещение эскадрона — наполнился гулом голосов.

Курсант Дерпа, прозванный Копченым за смуглый цвет кожи, приподнялся на локте и спросил у соседа по койке:

— Это кто ж такой Брусилов, браток?

— А ты разве не знаешь, Копченый? — удивился сосед. — В германскую войну фронтом командовал. Он в прошлом году к нам приезжал… Сейчас инспектор кавалерии. В германскую войну фронт прорвал. Одних пленных полмиллиона взял…

Дерпа хотел еще что-то спросить у товарища, но тот быстро вскочил и, накинув на плечи одеяло, побежал к Тюрину.

Тот, стоя у койки, над которой висела табличка с надписью: «Тут спал М. Ю. Лермонтов», рассказывал обступившим его курсантам.

— Ну да, я стоял как раз возле начальника курсов, когда дежурный принес телеграмму… Вру? Да с места мне не сойти, если вру! Какие вы чудаки, право, ребята… Есть еще новость, — говорил маленький Тюрин. — Получен приказ выдать всем курсам старую форму гвардейских полков. Мы получаем гусарскую. Завтра едут на склад.

Курсанты, в основном петроградская рабочая и учащаяся молодежь, с интересом приняли оба известия. О Брусилове многие были наслышаны, и всем хотелось увидеть его. Множество разговоров и толков породило также сообщение о новой форме. Большинство видело такую форму лишь на портрете Лермонтова, который окончил эту самую кавалерийскую школу в 1834 году и служил в гвардейских гусарах. Поэтому курсанты, накинув шинели, пошли в вестибюль смотреть на портрет, чтобы на месте разрешить возникшие споры. Оставшиеся пустились в разговоры о Брусилове.

Тюрин, маленький черноглазый курсант, на вид совсем мальчик, стоя посредине толпы, говорил одному из товарищей:

— Все же я никак не пойму, что заставило Брусилова пойти вместе с нами?

— А что?

— Так ведь он был генералом при старом режиме.

— Что же из этого, раз он честный человек, патриот.

Тюрин с сомнением пожал плечами:

— Так-то оно так, понимаешь, но все ж таки он генерал.

— А Николаев?

— Какой Николаев?

— А ты разве не знаешь?

— Н-е-ет.

— Тоже ведь боевой генерал. Он командовал у нас бригадой в 7-й стрелковой дивизии. Попал к Юденичу в плен, когда мы отступали на Петроград. Тот ему дивизию предложил. А Николаев говорит: «Нет. Я сознательно с большевиками, пошел». Ну и повесил его Юденич в Ямбурге. А как вешали, он и говорит: «Вы отнимаете у меня жизнь, но не отнимете веры в грядущее счастье людей».

— Ну? Так и сказал?

— Слово в слово… Так что разные среди них есть. Я бы такому памятник во какой поставил.

— А что? И поставят, — подумав, заключил Тюрин. — Да-а. Есть же такие люди на свете…

— По местам! — крикнул дневальный. В открытых дверях показалась высокая сухощавая фигура дежурного командира Миловзорова, любимца курсантов. Он молча достоял некоторое время, выжидая, пока курсанты улягутся, потом притушил свет, оставив одну лампочку, и вышел в коридор.

— Копченый! — шепотом позвал Тюрин товарища.

— А? — откликнулся Дерна.

— Ты спишь?

— Сплю. А что?

— Ты понимаешь, какое дело… — быстро зашептал Тюрин, подтягиваясь к изголовью соседней койки. — Я все думаю, ведь войне-то скоро конец. Что же мы будем делать?

— Как то есть конец? Кто говорил? — спросил Дерпа, приподнимаясь на локте.