прошли Бобров и движутся сюда, на Воронеж, — сказал начальник штаба.

— Ну да. Это Буденный. И мы как полагается встретим его. А Мамонтов, я думаю, сидит где-нибудь в районе Калача или Бутурлиновки.

— А вы уверены, Андрей Григорьевич, в том, что именно Буденный идет на Воронеж?

— А кто же? Мамонтов не мог так быстро пройти в этот район. Давайте посылайте аэроплан. Скажите пилоту, пусть ищет Мамонтова в треугольнике Калач — Бутурлиновка — Таловая. Дайте ему для вручения Мамонтову копию приказа Сидорина.

— Слушаю. Когда прикажете послать аэроплан?

— Утром и посылайте. — Шкуро прошел к столу и уселся в кресло. — У вас больше ничего ко мне нет? — спросил он начальника штаба.

— Список, ваше превосходительство.

— Какой список?

— Список арестованных рабочих железнодорожных мастерских, заподозренных в симпатии к большевизму. Вы приказали вам доложить. Военно-полевой суд не принял никакого решения за недоказанностью обвинения.

— Та-ак-с! Давайте я посмотрю.

Генерал просмотрел список, обмакнул перо в чернильницу, подумав, подержал его на весу и твердым крупным почерком вывел: «Повесить. Шкуро».

Харламов и Митька Лопатин, высланные в боковой дозор, ехали рядом, стремя о стремя.

Лопатин, промерзший за последние дни до костей, грелся на солнышке, потягивался, весело посматривал по сторонам и улыбался.

— Чего ты все улыбаешься? — спросил Харламов, внимательно посмотрев на приятеля.

— Да все одного товарища вспоминаю.

— В юбке, что ль?

— Угадал… Эх, Степан, какая в поезде дивчина ехала! Умру — не забуду, — мечтательно заговорил Митька. — И до чего хороша! Волос — ну, скажи, золотой, а глаза синие-синие.

— Из каких она? — спросил Харламов.

— Учителева дочка. Ласковая да веселая такая. Вот как зажмурюсь, так и стоит перед глазами, будто живая. А потом…

Митька замолчал, поднял голову и прислушался, вглядываясь в редкие курчавые облака. Там, в легкой синеве неба, раздавались тонкие звенящие звуки.

— Степан, слышишь, жужжит? — спросил он товарища.

— Ероплан! — вскрикнул Харламов.

— Где?

— А вон по-над облаком!

Высоко в небе летел биплан.

Колонна остановилась. В рядах спешно прятали красные значки и знамена.

Звенящие звуки перешли в грозный, воющий гул. Биплан, кружась над колонной, снижался.

Митька, задрав голову, следил за самолетом.

С пронзительным воем биплан летел вдоль колонны. Теперь отчетливо была видна черная голова смотревшего через борт пилота. В рядах на разные голоса что-то кричали, призывно махали фуражками, шапками и просто руками. Отлетев в сторону, биплан опустился; подпрыгивая, пробежал по степи и, чихнув мотором, остановился.

— Митька, даешь! — крикнул Харламов, послав лошадь с места в галоп.

Они поскакали к самолету.

Блеснув стеклами, пилот обеими руками снял с головы кожаный шлем.

— Касаки? — с акцентом спросил он Харламова, который, придерживая лежавшую поперек седла винтовку, настороженно смотрел на его сухое лицо.

— Казаки, — твердо сказал Харламов. — А ты кто такой?

— Олл райт! Хорошо! — Пилот осклабился, показав крупные желтые зубы, и вдруг, придав лицу смиренное выражение, осенил себя широким крестом. — Ай м… ю… Ошен рад. Хай ду ю ду? Будьте здоровы!

— Здорово, — выжидающе сказал Харламов.

В стороне послышался быстрый конский топот. Харламов оглянулся. В сопровождении ординарца к ним скакал Городовиков.

— Ну, в чем дело, ребята? — спросил он, подъезжая.

— Да вот какой-то прилетел, товарищ начдив. — Харламов показал винтовкой. — Вроде не русский.

— Мамонтовуесс? — спросил пилот, признав в Тородовикове командира.

— Мамонтовцы, — подтвердил Ока Иванович.

— О, вери гуд! Я есть энглишь пилот, — радостно улыбаясь, заговорил англичанин. — Я имей… Как это русску говорит? Ага!.. Я имей пакет ту джонералл Мамонтов.

— А ну, бери его, ребята, — сказал Городовиков. — Абучимов! — позвал он ординарца. — Скачи к Семену Михайловичу. Передай — срочное дело!

— А ну, руки кверху! — крикнул Харламов, вскинув винтовку.

— Уай! — в ужасе ахнул пилот. — Вы буденнов-уесс? — Он откинулся назад, схватившись за борт кабины.

— А ну, вылазь! — грозно сказал Харламов, глядя в его побледневшее, с подрагивающими губами, сразу ставшее ему ненавистным лицо. — Оробел?.. Митька, держи моего коня. Я его так возьму..

Он быстро слез с лошади, бросился к англичанину, сгреб его в охапку и со словами: «Ну-ка! Кабы мне тебя не сломать!» — вытащил его из кабины и поставил на землю.

Весь съежившись и втянув голову в плечи, словно его охватил ледяной холод, пилот застыл с поднятыми руками.

— Митька, слазь! — распоряжался Харламов. — Обыщи его, а я постерегу. — Он угрожающе щелкнул затвором винтовки.

Митька спешился и, закинув поводья на руку, стал обыскивать летчика.

— Вот он, пакет, товарищ начдив, — сказал он, вынимая из бокового кармана комбинезона толстый пакет и подавая его Городовикову.

Пилот вдруг закричал, с остервенением засквернословил чисто по-русски так виртуозно, что видно было — потратил немало времени на изучение крепких словечек.

— Тю, чтоб ты сдох! — с радостным удивлением воскликнул подъехавший чернявый боец. — Так я ж его знаю! Это Иванов, офицер из Ставрополя… Ишь, немцем прикинулся…

Городовиков, усмехаясь, взял пакет и тронул лошадь шагом навстречу Буденному, который в сопровождении Бахтурова, Зотова и еще каких-то всадников быстро скакал к самолету.

— Пакет генералу Мамонтову. По ненахождении такового вручается вам, Семен Михайлович, — объявил Городовиков, когда Буденный, придерживая лошадь, подъехал к нему.

— Ловко! На ловца и зверь бежит, — сказал Буденный. — Вот это да!

Он подъехал к самолету, бросил косой взгляд на пилота и распечатал пакет.

Перехваченный приказ командующего донской армией генерала Сидорина раскрывал карты белых. Это был почти фантастический случай. Казалось, сама судьба помогала большевикам.

Теперь, когда Буденный знал, что Шкуро занял Воронеж и ждет туда Мамонтова, он мог действовать с открытыми глазами. Против двенадцати полков его корпуса стягивалось двадцать два вражеских полка.

В это время Мамонтов, не подозревая, что его ждет уготовленный Шкуро для Буденного ураганный огонь батареи, быстрым маршем подвигался к Воронежу.