— Вы уверены, что у вас нет больше кошельков, или карманов, или узелков?

— Это все, что у меня есть, поверьте.

Видимо, его слова прозвучали вполне убедительно, потому что голландец кивнул.

— Проваливайте, — сказал он. — И не болтайтесь перед входом.

Они молча двинулись прочь.

— Благодарю вас, — начал Иоахим, — за вашу доброту.

— Я бы не возражал, если бы вы сгнили в этой дыре, — пробормотал Мигель, когда они проходили через внутренний дворик, — но мне нужно знать, что вы сообщили маамаду.

Они вышли на Хейлигевег, привратник закрыл за ними дверь, и скрежет замков и засовов отразился эхом на пустынной улице.

— Сначала мне нужно задать вам один вопрос, — сказал Иоахим.

— Прошу вас, у меня нет времени. Давайте займемся вопросами, относящимися к делу.

— Я как раз и хотел задать вопрос, относящийся к делу. Я хотел спросить. — Он прочистил горло. — А что такое этот маамад?

Мигель почувствовал тупую боль в затылке, и его бросило в жар.

— Не валяйте дурака! Это совет португальских евреев.

— А с чего вы решили, что я разговаривал с таким важным советом?

— Разве вы не обещали сказать мне, что вам известно?

— Обещал. И сдержал обещание. Мне ничего не известно о вашем правящем совете, хотя вот сейчас я кое-что о нем узнал. Я узнал, что вы боитесь, что я ему что-то скажу.

— Черт вас побери, жалкий пес! — прошипел Мигель.

Его пальцы сжались в кулаки, а мышцы рук напряглись.

— Вам должно быть стыдно, что понадобилась хитрость, чтобы вы вызволили старого делового партнера из такого ужасающего места, как Распхёйс. Но не думайте, что я неблагодарен. А теперь я благодарю вас, и мне пора. — Иоахим низко поклонился и скрылся в ночи.

Мигель стоял будто парализованный. Он даже не мог думать о том, как унизительно выглядел перед своим сумасшедшим врагом. Важнее было то, что его вызывал маамад, а он до сих пор не выяснил почему. Если Иоахим не доносил на него, значит, это, должно быть, дело рук Паридо. Шпионы, которых тот посылал в Роттердам, не могли видеть ничего такого, что можно было бы использовать. Или это из-за Иоахима, когда он пристал на улице к Ханне и Аннетье? Возможно, но они вряд ли смогут его отлучить, если он представит веское объяснение. Конечно, к утру он что-нибудь да придумает.

Мигель проснулся до рассвета. Помочившись обильно после кофе, выпитого перед сном, чтобы мозг продолжал работать и ночью, он умылся и произнес утренние молитвы с особым пылом. Он оделся, позавтракал хлебом и сухим сыром и с жадностью выпил большую чашку кофе.

Прошлой ночью он отчаянно пытался придумать, что предпринять, дабы облегчить свое положение, но в тишине подвала ему не удалось избавиться от страха, комком сидевшего в животе. Это был не простой вызов. На этот раз не будет лекций о том, как важно соблюдать законы приготовления пищи или как устоять перед чарами голландских девушек.

Способен ли он наплевать на все это, как сделал Алферонда? Вместо того чтобы оставаться в Амстердаме, ростовщик и известный мошенник Алонсо мог бы запросто поселиться где-то еще, поменять имя, осесть в другой общине. Амстердам не единственное на свете место, где живут евреи, и Мигель не обязан оставаться здесь. Однако черем будет означать гораздо больше, чем выбор между жизнью еврея где-то в другом месте и жизнью изгоя в Амстердаме. Покинуть город — значит проститься с планами кофейной торговли, проститься с деньгами, которые ему должен Рикардо. Если он останется, кредиторы, включая его лицемерного брата, накинутся на него коршунами, обглодают до костей. Даже если он переедет в город, где никто его не знает, как он будет там жить? Торговец без связей вовсе не торговец. Не стоять же ему с лотком на улице.

Мигель незаметно прошел к синагоге Талмуд-Тора. В этот ранний час Влойенбург только просыпался, и, хотя были слышны крики молочников и булочников, ему удалось перейти через мост никем не замеченным, кроме пары нищих, которые сидели и ели черствый, заляпанный грязью хлеб, провожая Мигеля подозрительными взглядами.

Маамад заседал в том же здании, где располагалась синагога, но в их помещения вел отдельный вход. На верхнем этаже, куда поднималась винтовая лестница, Мигель вошел в знакомую небольшую комнату; вызванные ожидали там своих судей. Несколько стульев было расставлено вдоль стены с арочными окнами, через которые свет раннего утра проникал в комнату, пропахшую плесенью и табаком.

В это утро других ожидающих, кроме Мигеля, не было, что его обрадовало. Он терпеть не мог поддерживать разговор с другими просителями, возмущаться шепотом и смеяться над обвинениями. Лучше ждать одному. Он ходил по комнате взад-вперед и перебирал в уме все возможные варианты: от полного оправдания до отлучения.

Он говорил себе, что самого худшего не случится. Он всегда находил способ избежать гнева совета. К тому же нельзя забывать о Паридо. Тот, конечно, Мигелю не друг, но парнассу что-то от него нужно. У Паридо с давних пор было достаточно оснований, чтобы потребовать отлучения Мигеля, но он этого не сделал. Так зачем ему требовать этого сейчас?

Мигель ждал больше часа, но наконец двери открылись и его пригласили войти. За столом в дальнем конце комнаты сидели семеро мужчин, которые должны были вынести вердикт. На стене за ними висел огромный мраморный символ Талмуд-Торы: большой пеликан кормит троих своих птенцов, поскольку конгрегация образовалась несколько лет назад от слияния маленьких синагог. Убранство комнаты свидетельствовало о богатстве элиты общины и включало роскошный индийский ковер, шикарные портреты бывших парнассов и шкаф из слоновой кости, где хранились документы. Мужчины сидели за массивным темным столом и выглядели одновременно строго и царственно в своих богатых одеждах. Человек не может стать парнассом, если он недостаточно богат, чтобы одеваться как парнасс.

— Сеньор Лиенсо, благодарим вас, что вы откликнулись на вызов. — Аарон Десинеа, возглавлявший совет, говорил с преувеличенной серьезностью. — Пожалуйста, — указал он на узкий и слишком низкий стул, стоявший посредине комнаты, где должен был сидеть Мигель во время разговора с советом.

Одна ножка у стула была короче других. Чтобы стул не шатался, Мигелю требовались усилия, которые отвлекали его внимание.

Десинеа, который перешагнул седьмой десяток, был старшим из парнассов, и возраст начал оставлять на нем свои разрушительные следы. Волосы из благородно-седых стали безжизненно-белыми и сухими, как осенние листья. Борода росла клочковатая и жиденькая, и всем было известно, что он почти не видел. Даже сейчас он смотрел мимо Мигеля, будто высматривал знакомого вдалеке. Однако Десинеа был членом совета долгое время. Когда кончался трехлетний срок избрания, он, как полагалось, пропускал следующие три года, а затем непременно снова переизбирался.

— Вы знакомы со всеми здесь присутствующими, поэтому я пропущу официальные представления. Я зачитаю обвинения в ваш адрес, а затем у вас будет возможность ответить на них. У вас есть вопросы?

— Нет, сеньор.

Мигель мечтал о еще одной чашке кофе, которая обострила бы его ум. Его внимание уже было рассеянно, и он с трудом боролся с детским желанием поерзать.

— Конечно. — Десинеа позволил себе слабый намек на улыбку. — Вам уже хорошо знакома процедура. — Он взял листок бумаги, но его глаза смотрели мимо. Очевидно, он заранее выучил текст наизусть. — Сеньор Мигель Лиенсо, также известный на бирже как Микаель Лиенсо, Маркус Лентус и Майкл Уивер, вас обвиняют в безответственном поведении, позорящем наш народ. Вас обвиняют в том, что вы общаетесь с опасными, пользующимися дурной репутацией и неподобающими неевреями и приводите их в наш район, где они нарушают наш покой. Желаете ли вы ответить на эти обвинения?