глаза и увидела вокруг такой бардак, что немедленно зажмурилась. На самом видном месте валялась серебряная рюмка, перевязанная веревочкой. Брат Роберт поднял ее и внимательно осмотрел, приподняв брови. В комнате стоял смешанный запах лаванды и опиума, не успевший выветриться. Роберт твердой рукой открыл окно и отдернул портьеру. Свет резанул меня по глазам, и я окончательно пришла в себя.
– Дело в том, – начала я, еще не решив, в чем же дело, – видите ли, вчера я…
Но брат Роберт был человеком спокойным и терпимым. Он пожал плечами и вышел из комнаты со словами:
– Я зайду проведать месье Фрэйзера часом позже.
Я была ему благодарна. Месье Фрэйзер все еще спал, и я обнаружила, что его желтые впалые щеки слегка порозовели. Он выздоровеет, сказала я себе. Мне уже не нужно было себя убеждать. Я знала наверняка.
Выкарабкавшись из постели и накинув дежурную рясу, я подошла к окну и с наслаждением вдохнула свежий холодный воздух. Голова трещала как с похмелья.
– Эй, – нерешительно произнес слабый голос за моей спиной. – Что здесь было этой ночью? Драка?
Я обернулась. Джейми лежал, приподнявшись на локте, и обалдело рассматривал разгромленный интерьер.
– Здесь сражались с ветряными мельницами, – сказала я.
– Да? И кто победил? – Он попытался улыбнуться, все еще ничего не понимая.
– Победила дружба. Матч закончился ничьей с сухим счетом.
– Черт побери, Юлия, что за выражения? Ты когда-нибудь научишься говорить по-английски так, чтобы тебя можно было понять?!
– Еще чего!
Я ухмыльнулась и вышла из комнаты, предоставив брату Роберту право навести в ней порядок.
Я специально не появлялась у Джейми пару дней. Мне нужно было прийти в себя после всех подвигов, которые я совершила, а ему нужно было хоть немного набраться сил. Я проводила время в библиотеке, подолгу беседовала с братом Бертраном о литературе, философии, живописи. Старинные книги в тяжелых переплетах действовали на меня успокаивающе. Их запах – выделанной кожи, старой краски, пыли и мудрости – внушал неспешные и основательные мысли.
Утром и вечером я ходила гулять на море. Спускаться к воде по мокрой скользкой тропинке я не рисковала, прогуливалась поверху, дыша пронизывающим ветром и туманом. Море не успокаивалось ни на минуту. Оно то ревело, разбиваясь о скалы, то мирно плескалось и шуршало. Каждый день оно было разным. Я могла бы часами смотреть на эти волны, то стальные, то зеленоватые, то черные. Я уходила только тогда, когда чувствовала, что коченею. Теплой одежды у меня не было. Зима здесь хоть и не морозная, но промозглая и ветреная. По мне, так уж лучше мороз градусов пятнадцать, огромные сугробы скрипучего сухого снега, ясное звездное небо… И чтобы перед Новым годом на улицах пахло елками. Как дома. Я скучала по дому, по улицам, к которым привыкла с детства и на которых знала каждый камень, по своей квартире с окнами на маленький скверик. Вернуться бы туда хоть на пару дней…
Возвращаясь с очередной прогулки, я решила заглянуть к Джейми. Еще издалека я услышала раздраженные голоса. Муртаг и Джейми о чем-то спорили и ругались на чем свет стоит. Похоже, пациент быстро шел на поправку.
– А в чем, собственно, дело? – поинтересовалась я, прерывая их спор.
– Сколько я могу здесь валяться, питаясь одним бульоном?! – грозно вопросил Джейми. – Я хочу нормальной еды, хочу выйти на улицу, и пусть они прекратят сидеть по ночам у моей постели. Они мешают мне спать.
Я кивала с милой улыбкой.
– Так-так. Может быть, еще что-то?
– Сколько можно носить эти дурацкие повязки? У меня страшно чешется рука. Потом, она затекает, и я не знаю, куда ее девать.
– И чем я могу помочь? – вежливо осведомилась я.
– Ну сделай что-нибудь, в конце концов! Ты же все это придумала.
– Раз у больного есть силы капризничать, значит, все прекрасно, – заключила я. – Поверь моему богатому жизненному опыту. На улицу я тебя выпущу не раньше, чем через три дня. Нормальной еды – то есть мяса – тебе тоже пока нельзя. Это слишком тяжелая пища для твоего слабого желудка. Но так уж и быть, я разрешу тебе съесть яйцо. Доволен?
Он пробормотал что-то неразборчивое по-гэльски. По-видимому, это была отнюдь не благодарность.
– Интересно, почему мужчины ведут себя, как капризные дети, когда им приходится терпеть мелкие неудобства? – спросила я у Муртага.
– Потому что терпеть и подчиняться – удел женщин, – назидательно ответил Муртаг. – А дело мужчины – быть воином и повелевать.
– Если этот вояка не будет подчиняться указаниям лечащего врача, я больше не буду его откачивать. Пусть помирает. Ясно? – С этими словами я вышла, оставив Муртага в легком недоумении.
Однажды вечером я читала Корнеля, лежа в постели. Я занималась французским языком под руководством брата Бертрана и уже делала успехи. Впрочем, высокий слог трагедий Корнеля мне еще не давался. Я продиралась сквозь длиннющий монолог какой-то положительной героини, которая подробно жаловалась на злую судьбу, приводя в пример некоторые факты своей биографии. Внезапно дверь тихонько отворилась, и на цыпочках вошел Джейми. У него был очень важный вид, плохо сочетавшийся с рясой, которая была ему заметно коротка. Во всем монастыре не нашлось одежды подходящего размера.
– Тебе очень идет эта милая ряса, – фыркнула я. – Но я что-то не припомню, когда я разрешила тебе вставать и разгуливать босиком по холодному полу.
– Мне не нужно твое разрешение на все, что мне захочется сделать, ты не Господь Бог.
– Я и не претендую на его место. И что же тебе хочется сделать?
– Мне хочется прикоснуться к тебе, – он смотрел умоляющими глазами. – Мне хочется почувствовать аромат твоей кожи, твоих волос. Я так соскучился по тебе.
– Хм, – сказала я, откладывая книгу в сторону. – Я не уверена, что тебе это можно. Точнее, я почти уверена, что тебе этого нельзя.
– Мне кажется, я умру, если не прикоснусь к тебе сейчас же.
Он пробрался ко мне под одеяло, и мы лежали рядом, согревая друг друга. То есть я согревала. Его кожа была холодной, покрытой крупными мурашками. В монастыре не было батарей центрального отопления. Постепенно он отогрелся и перестал дрожать.
– Ну что, – спросила я, – лучше стало?
– Немного, – промурлыкал он, как бы невзначай дотрагиваясь до моей груди и заставляя меня вздохнуть и закрыть глаза, – но может стать и еще лучше.
– По-моему, ты торопишь события.
– Боюсь опоздать, – фыркнул он.
Я больше не могла сопротивляться. Единственное, чего я хотела, – это снова ощутить его в себе, вспомнить то счастье, которое приносило нам соединение наших тел. Ничего больше не имело значения. Остатки разума убеждали меня, что я совершаю врачебную ошибку, но я оптимистично заверяла саму себя, что мы будем очень осторожны. И нам действительно пришлось быть очень осторожными, балансируя между наслаждением и болью, между страстью и физической слабостью.
– Не смей двигаться, пока я не разрешу, – сурово говорила я.
Он покорно кивал, но все же не мог оставаться неподвижным. Ему хотелось взять инициативу в свои руки, но я не позволяла. Мне нелегко это далось. Мы оба истосковались и с трудом подавляли опасное желание накинуться друг на друга в порыве страсти и растерзать.
Это была такая изощренная пытка – сдерживаться, как будто умирающему от жажды человеку дали маленький глоточек воды, который не утоляет жажды, а только усиливает ее. После того как все закончилось, он лежал, закрыв глаза, дыша тяжело и хрипло.
– Ты жив? – спросила я на всякий случай.
– Да, – выдохнул он, – но это чуть меня не убило.
