раковина и металлический стеллаж, на котором стояли кастрюли и лежало несколько очень симпатичных ножей. В дальнем конце виднелась металлическая дверь, по всей видимости, ведущая в большой холодильник. Больше здесь не было ничего, даже чулана для продуктов.

Скорее из желания не пропустить ничего, чем из каких-либо других побуждений, я направился к холодильнику. На уровне глаз в его двери было небольшое окошко, закрытое толстым стеклом, и, к своему удивлению, я обнаружил внутри свет. Я всегда думал, что свет в холодильниках выключается, как только дверь закрывается, так что из любопытства уткнулся носом в стекло и заглянул внутрь.

В ширину холодильник был примерно шесть футов и восемь в длину. Вдоль каждой стены виднелись ряды полок, большая часть которых оказалась заставлена большими, примерно на галлон, емкостями. У задней же стены я увидел предмет, который далеко не каждый день найдешь в холодильнике, — старую раскладушку.

Еще более неожиданным стало то, что раскладушка стояла здесь не просто так. На ней, завернувшись в одеяло, сидел сверток, напоминавший молодое человеческое существо женского пола. Она опустила голову и не двигалась, но внезапно медленно, как будто под действием наркотиков или сильной усталости, подняла ее и наши глаза встретились.

Это была Саманта Альдовар.

Не раздумывая я схватился за ручку двери и потянул. Она не была заперта снаружи, хотя я заметил, что изнутри ее открыть невозможно.

— Саманта, — окликнул я ее, — с тобой все в порядке?

Она устало улыбнулась.

— Все прекрасно, — ответила она, — уже пора?

Я не понял, что она имела в виду, поэтому просто отмахнулся.

— Я здесь, чтобы спасти тебя, — сказал я, — вернуть домой, к родителям.

— С какой стати? — спросила она, и я решил, что ее действительно чем-то накачали. Это было рационально: под воздействием наркотиков люди обычно ведут себя тихо, и их гораздо проще сторожить, — но при таком раскладе мне, видимо, придется выносить ее отсюда на руках.

— Сейчас, — сказал я, — подожди секунду.

Я огляделся в поисках того, чем можно было бы подпереть дверь, и остановился на пятигаллонной кастрюле, свисавшей с сушилки над плитой. Я схватил ее, поставил между дверью холодильника и косяком и вошел внутрь.

Мне потребовалось сделать только пару шагов, чтобы понять, чем заполнены все эти емкости.

Кровь.

Каждая банка наполнена кровью. Какое-то время я смотрел на кровь и не мог пошевелиться. Но я собрался с силами, глубоко вздохнул, и мир вновь обрел ясность. Это всего лишь жидкость, она тщательно заперта, она не вырвется наружу и никому не навредит. Самое важное сейчас — забрать отсюда Саманту. Я преодолел оставшееся до раскладушки расстояние и наклонился к ней.

— Пойдем, — сказал я, — я отвезу тебя домой.

— Не хочу, — ответила она.

— Знаю, — мягко произнес я, уверенный, что имею дело с типичным проявлением «стокгольмского синдрома». — Пойдем.

Я взял ее за плечи и помог встать с раскладушки. Она не сопротивлялась, я закинул ее руку себе на плечо, и мы пошли к двери и к свободе.

— Подожди, — сказала она. — Моя сумка. На кровати.

Она сняла руку с моего плеча и взялась за полку. Я направился к раскладушке. Сумки я не увидел, зато услышал лязг. Саманта выбила кастрюлю с ее места и сейчас закрывала дверь холодильника.

— Стой! — крикнул я, чувствуя себя идиотом. Думаю, Саманта тоже сочла меня таковым, поскольку она и не собиралась останавливаться, и, прежде чем я успел до нее добежать, захлопнула дверь и обернулась ко мне с выражением полупьяного триумфа на лице.

— Я же говорила, — заявила она мне, — я не хочу домой.

Внутри холодильника было холодно. Кто-то может подумать, что это очевидно, но от очевидности теплее не становится, и я начал дрожать, как только прошел шок, вызванный предательством Саманты. Итак, было холодно, маленькая комнатка оказалась уставлена банками с кровью, и выйти из нее, как выяснилось, невозможно, даже если вновь прибегнуть к помощи монтировки. Я попытался разбить стеклянное оконце в двери холодильника в дюйм толщиной, усиленное металлической проволокой, — так низко я пал под влиянием паники. Но даже если бы мне удалось его разбить, в получившееся отверстие я смог бы просунуть разве что одну ногу.

Естественно, я попытался дозвониться до Деборы по сотовому, и не менее естественно, что в герметичный металлический ящик с толстыми стенами сигнал не проходил. Я понял, насколько они толстые, когда, прекратив свой бесплодный труд над окошком, согнул монтировку, пытаясь открыть дверь. Некоторое время я занимался простукиванием стен, но и это принесло столько же пользы, как если бы я решил что- нибудь спеть. Монтировка согнулась еще сильнее, ряды банок с кровью, казалось, стали угрожающе надвигаться на меня, и у меня сбилось дыхание, а Саманта просто сидела, с улыбкой наблюдая за мной.

И раз уж речь зашла о Саманте — почему она сидит здесь с этой самодовольной улыбкой Моны Лизы на лице? Не может же она не знать, что в не столь далеком будущем ей придется оказаться закуской? И несмотря на это, когда я прискакал за ней на белом коне, сверкая доспехами, она закрыла дверь и оставила нас обоих в ловушке. Это наркотики, которыми ее определенно здесь накормили? Или она просто утратила связь с реальностью и могла надеяться, что С ней не случится того, что произошло с ее лучшей подругой Тайлер Спанос?

Постепенно, по мере того как меня покидало желание барабанить по стенам, сменявшееся необходимостью основательно подрожать, Саманта начала занимать меня все больше и больше. Она не обращала ни малейшего внимания на мои жалкие и довольно комичные попытки вырваться из огромного стального ящика при помощи куска дрянного железа — жестянки, если сравнивать его с материалом, из которого сделаны стены. Нет, она просто сидела и улыбалась, полуприкрыв глаза, даже когда я сдался и сел рядом с ней, позволив холоду добраться до моих костей.

Эта улыбка начинала меня раздражать. Пожалуй, такое выражение лица можно увидеть у агента по недвижимости, принявшего чересчур много снотворного, чтобы расслабиться после удачной сделки: оно выражало полнейшее удовлетворение собой, всеми своими поступками и миром, который, по ее мнению, был создан именно для нее. Я начал жалеть, что ее не съели первой.

В общем, я сидел рядом с ней, дрожал и пытался отвлечься от жутковатых мыслей о Саманте. Она и без того вела себя достаточно плохо, а кроме того, ей, видимо, и в голову не приходило поделиться со мной одеялом. Я попытался не думать о ней — это очень непросто, когда ты заперт в маленькой каморке с тем, о ком пытаешься забыть, — но я действительно старался.

Я посмотрел на банки с кровью. Они все еще вызывали у меня легкую тошноту, но по крайней мере отвлекали от мыслей о предательстве Саманты. Так много этой жуткой липкой дряни… Я отвел глаза и наконец нашел взглядом участок гладкого металла, не заслоненный кровью и Самантой, на который можно было спокойно смотреть.

Интересно, что Дебора собирается делать? Конечно, очень эгоистично с моей стороны, я понимаю, но моя судьба начинала все больше меня беспокоить. Полагаю, я уже изрядно задержался, и она, скрипя зубами, сидит в машине, барабанит пальцами по рулю, смотрит на часы и думает, не слишком ли рано принимать какие-либо меры, и если не рано, то какие именно меры следует принять. Эта мысль слегка приподняла мое настроение, и дело не в том, что она обязательно что-то сделает, а в том, что и ей сейчас приходится нервничать. Поделом. Пусть она скрипит зубами до тех пор, пока ей не понадобится помощь дантиста. Возможно, она сходит к доктору Лоноффу.