— Охрана ходит ночью вокруг стоянки, но не сильно много. Я часто самый первый здесь.

— То есть первый, кто заходит внутрь?

— Ага, точно, а я что сказал?

Я вышел из машины и облокотился на крышу.

— Вы тот парень, который на «замбони» готовил лед к утренней тренировке? — поинтересовался я.

Деб раздраженно зыркнула в мою сторону. Эстебан уставился на меня, рассматривая изящную гавайскую рубашку и габардиновые слаксы.

— Вы че, тоже коп, а?

— Я коп-ботан, работаю в лаборатории.

— А-а, ну да, — сказал он, кивая, как будто что-то понял.

— Ты работаешь на «замбони»? — повторил я вопрос.

— Ну да, не на «олимпии» же, ломачине такой… Мне не дают водить ее на играх, понимаешь. Это для парней в костюмах. Они любят сажать на нее детей, понимаешь. Может, какую знаменитость. Чтоб каталась и махала рукой, такое дерьмо. Но я работаю на ней перед утренней тренировкой, понимаешь. Когда команда в городе. Я работаю на «замбони» только утром, очень рано. Но они сегодня на выезде, потому я приехал поздно.

— Мы хотели бы зайти и осмотреть Арену, — сказала Деб, явно раздраженная тем, что я встрял без очереди.

Эстебан опять повернулся к ней, в глазу блеснул хитрый огонек.

— Ну да, — сказал он. — У вас ордер?

Дебора вспыхнула. Прекрасный контраст с ее голубой формой, но не самая эффектная реакция для укрепления авторитета. Сейчас она осознает, что покраснела, и взбесится. Коль скоро у нас нет ордера и в общем-то никаких дел здесь, которые хотя бы отдаленно могли бы считаться официально санкционированными, не уверен, что беситься — наилучший тактический маневр.

— Эстебан, — начал я, пока Деб не сказала чего-нибудь, достойного сожаления.

— А?

— Ты давно здесь работаешь?

Он пожал плечами:

— Да как оно открылось. Я работал на старой Арене еще за два года, как открылась эта.

— То есть ты работал здесь на прошлой неделе, когда на льду нашли труп?

Эстебан отвернулся, под загаром его лицо позеленело. Он с трудом сглотнул.

— Не хотел бы я такое увидеть еще раз.

Я кивнул с весьма правдоподобным искусственным сочувствием.

— Понимаю. Именно потому мы и здесь, Эстебан.

Он нахмурился:

— Че вы хотите сказать?

Я посмотрел на Деб, чтобы убедиться, что она не достает пистолет или что-то вроде этого. Сестрица посмотрела на меня с неодобрением, поджала губки и затопала ножкой, но так ничего и не сказала.

— Эстебан, — сказал я, приближаясь к нему и переходя на самый доверительный и мужественный тон, на который способен. — Мы думаем, что у тебя есть шанс открыть эти двери и найти что-то подобное тому, что нашли в прошлый раз.

— Черт! — взорвался он. — Не хочу ничего знать, я тут ни при чем.

— Конечно, ни при чем.

— Me cago en diez на это дерьмо, — сказал он.

— Точно, — согласился я. — Так почему не пропустить нас, чтобы мы посмотрели первыми?

Он глянул на меня, потом на все еще хмурую Дебору — поразительное зрелище, которое, впрочем, прекрасно компенсируется ее формой.

— У меня могут быть неприятности. С работы выгонят.

Я улыбнулся с самым подлинным сочувствием.

— Конечно, ты можешь сам войти внутрь и найти груду отрезанных рук и ног.

— Черт! — снова сказал он. — У меня будут неприятности, потеряю работу, а? Зачем мне это, а?

— А как насчет гражданского долга?

— Да ну, ладно, да? Че вы мне мозги долбаете? Какое вам дело, если меня выгонят с работы?

Он не то чтобы протянул руку, это было бы слишком благородно с его стороны, но ясно, что Эстебан надеялся на небольшой презент, который мог бы обезопасить его на случай вероятной потери работы. Очень резонно, если иметь в виду, что это все-таки Майами. У меня была только пятидолларовая банкнота, а мне на самом деле хотелось пирожка с чашкой кофе. Поэтому я просто кивнул — с человеческим пониманием.

— Ты прав. Мы думали, что тебе не придется видеть все эти части тела. Я ведь сказал, что нынче их будет больше? Но я на самом деле не хочу, чтобы ты потерял работу. Извини за беспокойство, Эстебан. Удачного дня! — Я улыбнулся Деборе. — Пойдемте, офицер. Нам надо успеть в другое место, чтобы найти пальцы.

Дебора все еще хмурилась, однако у нее есть природный дар актрисы. Пока я прощался с Эстебаном, она открыла дверцу машины и забралась внутрь.

— Погодите! — позвал Эстебан. Я посмотрел на него с выражением вежливого интереса. — Клянусь Господом, я не хочу еще раз найти это дерьмо…

Какой-то момент он смотрел на меня, как бы надеясь, что я смягчусь и отсыплю ему горсть медяков, но, как я сказал, пирожок уже отяготил мое воображение и уступать я не собирался. Эстебан облизал губы, потом быстро повернулся и сунул ключ в замочную скважину большой двойной двери.

— Идите. Я подожду вас здесь.

— Если ты уверен… — сказал я.

— Давай, парень, чего тебе еще от меня надо? Давай! Я встал и посмотрел на Дебору.

— Он уверен, — сказал я ей.

Она только покачала головой — странное сочетание раздражения младшей сестры и мрачного полицейского юмора.

Деб обошла машину и вошла в дверной проем, я — за ней.

Внутри Арены было прохладно и темно, что меня совсем не удивило. В конце концов, это хоккейная площадка ранним утром. Не сомневаюсь, что Эстебан знает, где включается свет, он просто не решился сказать нам об этом. Деб отстегнула от пояса большой фонарик и направила луч на лед. Я затаил дыхание, когда луч выхватил из темноты сначала одни ворота, потом другие. Деб осветила периметр, пару раз останавливаясь, потом повернулась ко мне:

— Ничего. Пусто.

— Похоже, ты разочарована.

Она фыркнула и направилась к выходу. Я остался посередине площадки, чувствуя прохладу, поднимающуюся со льда, перебирая свои счастливые мысли. Или, если точнее, не совсем свои мысли.

Потому что, как только Деб повернулась, чтобы уйти, я услышал тихий голос откуда-то из-за плеча — холодный и сухой смешок, знакомое пушистое прикосновение на пороге слышимости. И как только дорогая моя Дебора вышла, я встал без движения там, на льду, закрыл глаза и вслушался в то, что собирался сказать мой древний друг. Этого оказалось немного — чуть-чуть инфрашепота, намек на ультраголос, но я услышал. Одним ухом я слушал, как он хихикает и бормочет приятные и страшные слова, другое дало мне знать, что Дебора велела Эстебану войти и включить свет. Что он и сделал через мгновение, а тем временем тихий, беззвучный шепот вырос в неожиданное крещендо грохочущего безудержного юмора и добродушного ужаса.

— Что это? — вежливо спросил я. Единственным ответом стал всплеск голодного веселья.

Я, правда, понятия не имел, что это значит. Но особенно не удивился, когда раздался крик.

В крике Эстебан на самом деле ужасен. Это был хриплый, сдавленный стон — казалось, на него напала жесточайшая рвота. В общем, ничего музыкального.

Я открыл глаза. В таких условиях сосредоточиться невозможно, впрочем, слушать больше было