влево — или это мои фантазии? Может, виноват поток воздуха от кондиционера? Ничего на самом деле не изменилось и не пропало. Ничего.

И вообще, кому понадобилось вламываться в мою квартиру? Ничего в ней особого нет — насчет этого я постарался. Она стала частью построения моего профиля по системе Гарри. Сочетайся. Веди себя нормально, даже нудно. Не делай и не имей ничего такого, что могло бы вызвать комментарии. Так я и поступал. У меня нет никаких настоящих ценностей, кроме стерео и компьютера. По соседству имеются гораздо более привлекательные цели.

В любом случае зачем кому-то понадобилось вламываться ко мне, ничего не взять, ничего не сделать, не оставить ни малейшего следа? Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза; будьте уверены, я пытался представить себе всю ситуацию полностью. Явно нервишки разболтались. Симптом недостатка сна и чрезмерного беспокойства по поводу капитального ущерба, нанесенного карьере Деборы. Еще один маленький признак того, что беднягу старика Декстера вынесло на глубокие воды. Последний безболезненный эволюционный шаг от социопата к психопату. Предполагать, что тебя окружают анонимные враги, в Майами не обязательно считается сумасшествием, но вести себя так — социально неприемлемо. От таких обычно в конце концов отворачиваются.

И все же ощущение было таким сильным. Я пытался стряхнуть его: просто причуда, нервный тик, несварение желудка в последней стадии. Я встал, потянулся, сделал глубокий вдох и попробовал подумать о хорошем. Не получилось. Помотал головой из стороны в сторону и отправился в кухню выпить воды; там оно и было.

Там оно и было.

Я стоял перед холодильником и смотрел, не знаю сколько, просто стоял и тупо пялился.

На дверце холодильника маленьким магнитом в виде какого-то тропического фрукта за волосы была пришпилена кукольная головка Барби. Не помню, чтобы я ее туда повесил. Не помню даже, чтобы у меня такая была.

Я протянул руку и дотронулся до маленькой пластиковой головки. Она мягко закачалась, постукивая по дверце — тук-тук, тук-тук. Качнувшись, головка повернулась лицом и, казалось, посмотрела на меня настороженным и заинтересованным взглядом, прямо как собака колли. Я тоже посмотрел.

Не до конца понимая, что я делаю и зачем, я открыл дверцу холодильника. Там, на контейнере для льда, аккуратно лежало тело Барби. Ноги и руки отделены от туловища, а само туловище разделено пополам в области талии. Все части аккуратно уложены, обернуты и связаны друг с другом розовой ленточкой. А одна из крошечных ручек Барби держит маленький аксессуар — зеркальце из своей сумочки.

Через какое-то время я закрыл дверцу. Хотелось лечь на пол и прижаться щекой к прохладному линолеуму. Вместо этого я мизинцем подбросил головку Барби. Снова это «тук-тук». Еще раз подбросил. Тук-тук. Э, да у меня новое хобби!

Я оставил куклу в покое и, вернувшись в свое кресло, утонул в подушках и закрыл глаза. Понимаю, что должен бы расстроиться, разозлиться, испугаться, почувствовать себя оскверненным, светиться параноидальной ненавистью и праведным гневом. Ничего подобного. Вместо этого я испытывал… что? Что- то больше похожее на легкое головокружение. Возможно, беспокойство или… или радостное возбуждение?

Теперь, разумеется, не могло быть никаких сомнений в том, кто побывал в моей квартире. Если только я не куплюсь на то, что случайный незнакомец по неизвестным причинам наугад выбрал мою квартиру в качестве идеального места для демонстрации обезглавленной куклы Барби.

Нет. Меня посетил мой любимый художник. Как он меня нашел — не так важно. Совершенно никакого труда не составило бы запомнить номер моей машины в ту ночь на эстакаде. У него было вполне достаточно времени, пока он наблюдал за мной из-за заправочной станции. А потом любой мало-мальски компьютерно грамотный человек может найти мой адрес. А найдя — остается проскользнуть внутрь, внимательно осмотреться и оставить послание.

И вот оно — послание. Голова висит отдельно, части тела сложены на льду в холодильнике, и снова проклятое зеркало. В сочетании с полнейшим отсутствием интереса ко всему остальному в моей квартире все складывается в одно целое.

Только во что? Что он имеет в виду?

Он мог оставить все, что угодно, а мог не оставить ничего. Он мог проткнуть окровавленным мясницким ножом коровье сердце и мой линолеум. Я ему благодарен, что он этого не сделал — какая была бы грязь, — но почему Барби? Если отвлечься от очевидного факта, что кукла символизирует тело последней жертвы, то зачем мне об этом напоминать? И действительно ли это послание более зловещее, чем могло бы быть… или менее? Означает ли оно: «Я слежу за тобой, и я тебя достану»?

Или оно говорит: «Привет! Хочешь, поиграем?»

И я хочу. Конечно, хочу.

Но что же зеркало? Его присутствие теперь приобретает гораздо более глубокий смысл, чем тогда — с грузовиком и гонкой по эстакаде. Теперь оно значит намного больше. Все, до чего я пока додумался, это: «Посмотри на себя». И какой же тут заложен смысл? Для чего мне смотреть на себя? Я не настолько тщеславен, чтобы испытывать от этого восторг; по крайней мере я не полон самомнения о своей физической наружности. И с какой стати мне смотреть на себя, когда на самом деле я хочу увидеть убийцу? То есть зеркало должно иметь какой-то другой смысл, который до меня еще не дошел.

И даже в этом я не мог быть полностью уверен. Вполне вероятно, что реального смысла нет вообще. Мне не хотелось бы так думать о нашем элегантном художнике, но ведь это вполне возможно. Он может иметь в виду все, что угодно: какие-то личные проблемы, безумие, страх… И абсолютно никакой возможности узнать. А значит, нельзя узнать и то, что мне со всем этим делать. Если только я должен что- то делать.

И я сделал выбор, свойственный человеку. Смешно, если подумать: я — и выбор, свойственный человеку. Гарри мог бы гордиться. Чисто по-человечески я решил ничего не делать. Поживем — увидим. Я не буду заявлять о случившемся. В конце концов, о чем заявлять? Ничего не пропало. Мне совершенно нечего сказать официально, кроме разве что: «Капитан Мэттьюз, полагаю, вы должны знать, что кто-то, по-видимому, вломился в мою квартиру и оставил куклу Барби у меня в морозильнике».

Отличный получился бы резонанс. Уверен, слух мгновенно облетел бы весь Департамент. Возможно, сержант Доукс лично занялся бы расследованием и дал бы наконец волю своему таланту к ведению не стесненного условностями допроса. И возможно, меня просто внесли бы в список умственно недееспособных, а вместе со мной и бедняжку Деб, ведь официально дело закрыто, и, даже если его снова открыть, при чем здесь кукла Барби?

Нет, рассказать тут совершенно нечего, во всяком случае ничего, что можно было бы объяснить. Рискуя получить еще одну серию жестоких ударов локтем, я ничего не скажу даже Деборе. По причинам, которые я не решусь начать объяснять даже самому себе, это — личное. И, сохранив личный статус проблемы, у меня больше шансов приблизиться к загадочному посетителю. С целью привлечь его к правосудию. Естественно.

Приняв решение, я почувствовал себя намного легче. Почти что в эйфории. Без понятия, что из этого может получиться, но готов я был к любому варианту. Такое ощущение не покидало меня всю ночь, весь следующий день на работе, пока я готовил лабораторный отчет, успокаивал Деб, крал пончик у Винса Мацуоки. Оно было со мной, пока я ехал домой по радостно-смертоносным вечерним автострадам. Я был в состоянии готовности категории «дзэн» — к любому сюрпризу.

Или я так думал.

Я только успел вернуться к себе в квартиру, развалиться в кресле и расслабиться, как зазвонил телефон. Я не стал ему мешать. Хотелось просто подышать пару минут, в тот момент я не мог думать ни о чем неотложном. Опять же, я ведь выложил почти пятьдесят долларов за автоответчик. Пусть отрабатывает.

Два звонка. Я закрыл глаза. Вдох. Расслабься, старик. Три звонка. Выдох. Автоответчик щелкнул, и зазвучал мой изысканный голос: «Привет, меня сейчас нет дома, но я вам перезвоню сразу же, как только вернусь, если вы оставите сообщение сразу после сигнала. Спасибо».

Какой восхитительный голос! Какое всепроникающее остроумие! Все вместе — великое выступление! И